Живая душа - [114]
— Озлобленный вы какой-то, — рассеянно произнесла Галина, считая петельки.
— Озлобленный?!
— Да. Будто на душе у вас неспокойно и вы не знаете, на кого разозлиться…
Только этого и недоставало — чтоб Галина его пожалела. Бедного, запутавшегося, обиженного судьбой. Великого неудачника.
Турков на два дня отпросился с курсов, — ему-то не очень требовалось повышать квалификацию, от коллег не отстанет, — и съездил к матери, чтоб помочь на сенокосе.
С наслаждением поработал физически, азартно махал «горбушей» на кочковатом лугу. Славно было чувствовать свою силу, неутомимость, ничем не подточенное здоровье; славно было купаться вечерами в озере, по-мальчишески прыгая в воду с наклонного дерева. Городская хандра моментально выветрилась. И, веселый, довольный, отправился он на субботу и воскресенье домой, к жене Лизе, к сыну и дочке, по которым уже соскучился.
Каким-то новым взглядом он смотрел на жену, горделиво сознавая, что она лучшая из всех женщин, которые ему встречались; с той же гордостью он смотрел и на ребятишек — румяных, крепконогих, со смышлеными мордахами.
— Павлушка, разбойник, даю задачу на сообразительность!
— Давай!
— Три голубя прилетели, два улетели, сколько осталось?
— Остался один, плюс те, которые раньше были!!
— Мо-ло-дец!
Вот такая у нас арифметика, гражданка Галина. Разбойнику Павлушке еще шести годочков не стукнуло, а сообразителен, как агент по снабжению. Можно поручиться, что в будущей жизни не пропадет, не скатится в неудачники. Выберет успех, а не прозябание.
— Лиза, тебе не кажется, что мы плохо живем?
На белоснежной подушке — смуглое, без единой морщинки лицо жены, загорелые руки, светлеющие в подмышках, закинуты под голову, сонная умиротворенность в глазах.
— Ты довольна, Лиза?
— Почему ты вдруг спрашиваешь?
— Потому, что раньше не спрашивал.
— Если б мне что-то не нравилось, я бы сказала… Спи.
— Может, у тебя духовные запросы какие-нибудь? Мечтала об одном, а получилось другое?
— Спи. Тебе спозаранку на самолет.
— Нет, ты ответь: ты счастлива? Серьезно спрашиваю!
— Счастлива. За тебя только боюсь.
— Это еще что?!
— Ты ведь меня не любишь.
— Окстись, Лизавета!! Что тебе в голову взбрело?!
— Я же знаю.
— Ну, Лизавета, тебя солнцем чересчур напекло… Я что же — не по своей воле женился?!
— Спи, Виталик. Если что и случится, буду сама виновата… Понимала, что ступаю на ненадежную досочку…
— Лизка, ты старая, жуткая, костяная баба-яга. Завтра же я тебя брошу. И пусть другие тебя любят сильней.
— Спи, — улыбнулась Лиза.
Турков сегодня, сейчас же, мог дать какую угодно расписку, что не только не расстанется с Лизой, но будет ей верен постоянно. Уж себя-то он знает. Не способен на мимолетные романы, перед собою краснеть не желает, слишком это противно. От добра добра не ищут, и никто ему не нужен, кроме Лизы. Это верно, что он не испытывал к ней особой влюбленности, — ну и что? Грош цена сумасшедшей влюбленности, именно из-за нее разводится каждая третья супружеская пара! Ошалеют от взвинченных восторгов, сомлеют в объятиях, а через неделю — трезвые будни, домашнее неустройство. Влюбленность испаряется, как лужа на дороге. У Туркова тоже были девочки, по которым он вздыхал — и в десятом классе школы, и в институте, — куда подевалось былое томление? Вспомнит теперь, усмехнется: дурачок был, слепой дурашка…
— Лизавета, неужели ты думаешь, что я тебя брошу?
— Не в том дело, Виталик.
— А в чем?
— Наверно, не бросишь. Хотя — кто знает… Нет, пожалуй, не бросишь… Духу не хватит…
— Чего ж тебе переживать и опасаться?
— А вдруг мучиться будешь? Вдруг раскаиваться будешь?
Она произнесла эти слова после долгого молчания. Словно взвешивала, надо ли их говорить.
— Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это!
— За откровенность? Так ее маловато у нас.
— За отчаянность! За то, что на вулкане живешь! В доме, который качается!
— Спи.
— Между прочим, последняя новость: кажется, выдвигают меня в депутаты. Будешь за меня голосовать? Остальные-то избиратели поддержат…
— Я рада за тебя, Виталик. Очень рада. С этой работой ты хорошо справишься.
— И на том спасибо.
Июльская короткая ночь завесила темнотой окна и вскоре уплыла, как дождевое облако. Петухи по деревне заголосили. Турков чувствовал, что Лиза тоже не спит. Невероятное открытие: жена, оказывается, обеспокоена участью Туркова!
Ну, скажи она попросту — «мало меня любишь», это бы прозвучало естественно. Всем женам чудится, что мужья недостаточно ласковы… Но Лиза тревожится не о себе, — она тревожится о Туркове. Он, понимаете ли, еще раскается!
Воистину — мир перевернулся вверх ногами. Все наоборот.
Наутро Турков улетел в город, с аэродрома помчался на занятия, и когда они закончились, ему не захотелось сразу идти в халупу к бабке Ударкиной.
Погулял по городу, обошел магазины. В одном из универмагов, в сувенирном отделе, среди чудовищных яростно-сияющих пепельниц, градусников в форме колеса, распустивших крылья деревянных ястребов (а может — филинов?), он увидел знакомые пестренькие рукавички.
Турков нарочно потолкался у прилавка, последил за торговлей. Покупались градусники-колеса, устрашающие значки «А ну, погоди!», прочая мелкая дребедень. Рукавички спросом не пользовались. Вряд ли оттого, что была середина лета, а товар — не к сезону…
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».