Живая душа - [108]

Теперь все поступки мужа раздражали Римму. Рассудком она понимала, что он ведет себя так же, как в первые годы после женитьбы, но ее раздражало и то, как он аккуратно снимает ботинки в передней и надевает тапки, и то, как он ест за столом, сметая ладонью хлебные крошки, и то, как перед сном развешивает одежду на спинке стула… Иногда ей становилось его жаль: если бы он, например, заболел, она бы кинулась за врачами и дежурила бы у его постели, но одновременно с этой жалостью ей хотелось причинить ему боль. Он равнодушен, сдержан, терпелив, а ей хотелось, чтоб он почувствовал такую же боль, какую испытывает она.

Все эти ощущения накапливались в ней, а Щучалин не замечал или делал вид, что не замечает. И вот достаточно было пустяка, ничтожного повода, чтоб разгорелась последняя ссора; Римма теперь и не припомнит, что послужило поводом к ней. Но ссора разгорелась, и Римма, уже не сдерживая себя, высказала Щучалину все, что о нем думает. Сначала он отмалчивался, сохранял выдержку, но Римме уже надо было вывести его из равновесия, необходимо было, чтоб он понял наконец, до чего ей тошно.

И когда были произнесены самые страшные, самые обидные слова, Щучалин хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка. А Римма внезапно сообразила, что этих слов обратно не возьмешь и Кирилл, вероятно, ушел навсегда. Она не знала, будет ли теперь лучше или хуже, просто внутри у нее сделалось как-то мертво.

Да, Кирилл не вернулся ни вечером, ни ночью. Римма заставила себя вздремнуть хотя бы пару часов, чтобы не свалиться завтра на занятиях в школе. Наутро, задолго до того, как затрещал будильник, она уже была на ногах. Надо было убить время, и она постирала бельишко дочери, перемыла посуду. Посмотрела на свое лицо в зеркале — пожелтевшее, отекшее — и принялась пудриться, изобретать новую прическу. Наконец просигналил будильник, Римма разбудила дочку, накормила и повела в детский сад. Закрывая дверь, немного поколебалась, но все же сунула ключ под коврик. Своего ключа Кирилл вчера не взял.

А выходя из детского садика, Римма столкнулась с соседкой, тоже женой летчика. Подругами они не были, подробностями семейной жизни не делились — просто знакомые, живущие на одном этаже.

— Ну что, все ссоритесь? — участливо спросила соседка.

И Римма изумилась, откуда соседке это известно. Ни Щучалин, ни Римма никому не жаловались, наоборот — скрывали свои ссоры. Значит, соседка сама догадалась. Значит, это уже всем заметно…

Неожиданно для себя — может быть, потому, что на душе было так пусто и мертво, — Римма решила поплакаться соседке. Попробовала рассказать, что случилось, и вдруг увидела, что рассказать-то нельзя. Слова получаются неубедительными, да и суть происходящего между ней и Кириллом логично не изложишь. Не складывается совместная жизнь, что-то в ней не так, что-то в ней не то… Общие слова. Не хватает только банального заявления, что они с Кириллом характерами не сошлись.

— Он у тебя вроде непьющий? — спросила соседка.

— Да, непьющий.

— И по бабам не ходок?

— Да нет.

— Может, разлюбила?

— Не знаю…

— Э, видать, не разлюбила! Да с нашей сестрой это редко случается… Постой-ка, а вы который год живете?

— Пятый.

— Так что ж ты удивляешься?! Думаешь — только у вас раздоры? В любой семье пятый год нелегок… Вон, и в газетах пишут: больше всего разводов на пятом году!

Римма поразилась нелепости этой приметы:

— Да почему?

— А кто знает. Статистика! Может, только на пятом году начинают разбираться супруги, каковы они на самом-то деле… А может, подруженька, взрывы на солнце действуют. Циклы там всякие, расположение планет…

— Чушь какая, господи!

— Нет, не чушь. Мы с Витькой тоже едва не расплевались на пятом году. А перезимовали, перетерпели, и ничего…

Всю дорогу до школы Римма корила себя за то, что разоткровенничалась с соседкой. Разговор вышел глупейший, а соседка теперь раззвонит по всему дому, и в глаза людям будет совестно взглянуть.

Первую половину дня она провела в школе, затем поехала со своим классом в Дом пионеров, где проводилась городская математическая олимпиада. Четверо из ее мальчишек — молодцы, решают задачки институтского уровня. Мальчишки на олимпиаде тоже не подвели Римму, заняли все призовые места. И пока шел заключительный тур олимпиады, пока надо было переживать за мальчишек и следить за их одноклассниками, сидевшими в зале, Римма хоть чуточку отвлеклась от своих мыслей.

А возвращаться домой было страшно. Невыносимо страшно. И Римма попросила директора школы, тоже ездившего на олимпиаду, чтоб он ее проводил. Директор изумился, подумал, вероятно, бог весть что… Но все же проводил, и по дороге они обсуждали, кого из мальчишек надо рекомендовать в специализированную школу при Сибирском отделении Академии наук…

Ключ лежал под ковриком, на том самом месте, куда Римма его положила. Она вошла в квартиру, на всякий случай заглянула в одну комнату, другую, зачем-то включила свет в ванной. Потом уселась на кухне в той же позе, что и вчера. И опять с металлическим цоканьем стучали за стеной часы и дребезжала форточка, когда по улице проезжал грузовик.

Делать ничего не хотелось и думать тоже не хотелось. Пусть все будет, как будет. Сегодня, подумалось ей, надо лечь пораньше; приведу дочку из садика, потом уложу в постель и сразу лягу сама, а если не засну, буду просто лежать и ни о чем не думать. Надо копить силы, потому что завтра опять занятия в школе, и до летнего отпуска еще долго, и необходимо продержаться эти месяцы.