Живая душа - [68]
Ранним утром они пошли к приметному месту вдвоем: красный лис – впереди, самка – в двух-трех шагах сзади. Световые блики еще не слепили глаза, и на оплавленном снегу видно было каждую травинку. Несколько пахучих стежек, оставленных злым и задиристым хорем, протянулось к падали, да кружева бесчисленных сорочьих набродов покрывали всю площадь возле обклеванных костей.
Лис остановился: что-то беспокоило его, неясное, не подтвержденное ни запахом, ни видом, ни тем более слухом, но сзади нетерпеливо топталась самка, голодная и оттого злая, непримиримая, и зверь решился. Быстрыми прыжками он рванулся к темному пятну, так призывно пахнущему, дурманящему, разжигающему и без того неуемную жажду насыщения.
Сперва лис услышал щелчок, а потом боль просквозила все его тело от пальцев задней лапы до затылка, молнией полыхнула в глазах. Он резко развернулся, успел грудью сбить сунувшуюся за ним лисицу, возвращая ее назад, и только тогда ощутил тяжесть на правой лапе и идущую оттуда обжигающую боль. Самка, почуяв неизвестную опасность, рванула на махах в обратную сторону, и лис потянулся было за ней, волоча за собой вцепившуюся в лапу тяжесть. Но боль слепила его, жгла сердце.
Зверь обернулся и увидел, и учуял железный капкан, замкнувшийся на одном пальце задней лапы. За капканом тянулся тонкий стальной тросик, привязанный за круглое полено. И капкан, и полено упорно цеплялись за снег, тянули разбитый и раздробленный дугами капкана палец, и острая боль стояла во всей лапе, пульсировала по телу. Лис видел, как уходила в поле лисица, и рванулся за ней, пугаясь одиночества, но волочившийся груз был слишком тяжелым. Боль съедала силы. Несколько раз зверь клацал зубами по неподатливому железу, разбивал в кровь десны, стараясь сбросить с лапы ловушку, но все его усилия были напрасны.
Метр за метром тянул лис тяжелый капкан с потаском, держа направление к ивнякам. Только до них он мог дотащиться со своей страшной ношей, только в них спрятаться. Звериное чутье тянуло туда красного лиса. Давно скрылась за снежной чертой самка, заполыхала огненной короной зыбкая линия горизонта, наступало опасное время.
В первых же кустах капкан заклинился среди крепких корней ивняка, и зверь отчаянно рванулся, прикусив от боли язык. Тонкие связки и кожа, державшие разбитый палец, лопнули, и лис, ткнувшись мордой в снег, понесся прочь от гибельной опасности, кровяня покалеченной лапой поле, теряя липкую, пузырившуюся сукровицей слюну. Он был свободен. И на этот раз везение не обошло зверя: капкан мог захлопнуться и на самой лапе, где кости потолще и попрочнее.
Когда лис уставал, он падал на снег и долго и настойчиво зализывал рану. Кровь хотя и сочилась и боль еще сводила судорогой лапу, но это была уже не та кровь и не та боль, что мучили зверя в первые минуты освобождения. И радость вновь обретенной свободы, жажда жизни поддерживали его. Красный лис стремился найти след самки. Для него она была дороже жизни. Долгое одиночество и природная страсть так сильно привязали зверя к лисице, что и себя, и степь без нее он не воспринимал.
Солнце выглянуло из-за вмиг заблестевшего снега, накатило черноты в желтые глаза лиса, но он не остановился. Он шел по следу самки.
Лапа заживала медленно, нет-нет да и беспокоила зверя. Опять они держались одного места: развалин старой деревни. Именно туда привели красного лиса торопливые следы его подруги. Здесь долго и упорно они искали место для логова, здесь и добывали урывками пищу. Самка тяжелела и слабела. Лис смутно чувствовал ее состояние, волновался, бродил в сухих бурьянах долгими часами в поисках съестного и если добывал мышей, то делился с лисицей. Но мышей становилось меньше и меньше, а голод преследовал зверей зло и упорно.
Темной влажной ночью лис повел самку в сторону деревни. Оттуда постоянно тянуло раздражающими вкусными запахами, и там летом зверь видел много глупых беспомощных птиц.
Деревня спала. Редкие огни блестели по ее тихим заснеженным улицам. Красный лис долго приглядывался и прислушивался, обходя кругом околицу. Самка шла сзади, изредка резко и неожиданно бросаясь в сторону, уловив мышиную возню под снегом. Но лис не отвлекался на мышей. Он искал двор, знакомый по запахам и очертаниям, где провел столько тревожных и тягостных дней. Больше всего лис опасался собаки. Въедливый, напористый пес мог загнать отяжелевшую лисицу. Зверь чуял ее беззащитность и слабость, но выхода не было: без сытной еды, пусть разовой, ей не осилить трудное время.
Тихо крались они огородами к темному немому двору, таившему в себе столько смертельных неожиданностей, что никакой опыт, никакой инстинкт не в силах были им противостоять. Лис чувствовал это, но все же шел. Он уловил знакомый запах клеток, навеса, ограды… Крепкого собачьего духа не ощущалось. Вряд ли в такую мягкую, теплую ночь пес мог бодрствовать. Скорее всего, он спал в своей теплой конуре.
Лис стал обходить двор, держась начеку, усиленно изучая все, что виделось и ощущалось, ловил малейшие шорохи. Крик петуха донесся до него неожиданно, резко и показался таким громким, что зверь застыл на месте. Несколько раз прогорланил куриный певец, отмечая самое глухое время ночи, но ничто в ограде не изменилось, никаких новых звуков или запахов не прибавилось, и лис успокоился. Он и летом слышал напористое хлопанье петушиных крыльев и резкий его голос.
