Житие святого Северина - [9]

Я: Мне отказывали в РОНО, в школах, а я даже в Кунцево ездил — это из Выхино-то. Были вакансии, а меня не брали. И несколько раз мне по секрету доверительно сообщили, что дело даже не в партийности, но и в национальности. Тоже, мол, есть устная рекомендация. Я им: откуда? Они: из МК КПСС. Пошёл я туда, хотел к Гришину попасть.

Он: Не пробились?

Я: Конечно. Но завприёмной мне поклялся, что таких рекомендаций быть не могло.

Иван Антонович опять засмеялся.

Я: Пошёл я в приёмную Председателя Президиума — отказались записать. Говорят: этого не может быть, значит — не запишем. Вот Вы сказали: «забор». Не забор, а стена. И не каменная, а с мягкой обивкой — все звуки глохнут. Ну, на шинном мне стало трудно работать — перешёл я на МЗМА, теперь он АЗЛК, в цех металлопокрытий. Работаю там среди всяких кислот, а сам думаю — надо в партию вступать. Два года проработал, подал заявление. И всё рассказал и поручителям, и цеховому собранию. Они проголосовали за меня. А заводской комитет постановил: воздержаться. «Если бы у Вас не высшее образование, дело другое, а так надо присмотреться». Два года присматривались — мало? Я спускался по лестнице после заседания — меня шатало. Вот — на часах стекло треснуло — тогда разбил сослепу.

Он: Что же не сменили?

Я: На память оставил. Чтобы не забыть. Реликвия не из лучших, но действует безотказно. Ну вот, в этом цехе мне невмоготу стало, перешёл в отделочный — там хоть пыль, да кислоты нету. А сам на себя уже рукой махнул. И жена, как на неудачника смотрит, прямо при дочке излагает своё мнение. Она из-за ребёнка на два года отстала, мне это, правда, на пользу было — хоть курсовые ей писал, дипломную процентов на 80 сделал, а то и на все 90. Тут тоже целая история. Вы знаете о «Комитете Спасения Родины и Революции»?

Он: Тот, который подготовил юнкерский мятеж?

Я: Да, это о нём так пишут. Но отдельной работы о нём ни разу никто не писал. А её профессор Найдёнов дал ей как раз эту тему. Мы потом узнали, что его на кафедре отговаривали: не засыпай, мол, студентку, где ей с такой работой справиться, тут и учёные-то не берутся… Но он настоял. Тоня пришла, чуть не плачет. Я тоже был в расстройстве чувств, а потом решил — вдвоём справимся. К тому же когда-то писал курсовую о Петроградском Военно-Революционном Комитете, а тут появилась возможность изучить его антипода. Взялись мы, и я её сразу оттёр — она у меня пуганая — и жизнью вообще, и моим примером в частности; ей о революции, тем более о контрреволюции писать нельзя. Наладил я её в архив добывать материалы — туда-то мне хода не было. И оказалось, что вся советская литература 20-х — 30-х годов о революции была в 1937–1948 годах изъята из библиотек и большей частью сожжена. Даже в закрытом фонде Исторической библиотеки далеко не всё нашлось. В архиве тоже есть свой закрытый фонд — туда пускают только кандидатов и докторов с партбилетами, а есть и такой фонд, куда вообще никого не пускают. Заметьте, речь идет об Октябрьской революции. Это значит, что мы её историю по сей день не знаем, знаем полправды, а для масс и осьмушки правды хватает. И вот просит Тоня мемуары эмигрантов, эсеро-меньшевистские газеты, а с неё берут подписку о нераспространении их идей. Смешно?

Он: Куда уж смешнее.

Я: Всё-таки материала набрала она гору. Стали мы его разбирать — картина получается цельная, но совсем не та, что в учебниках или, скажем, многотомной истории КПСС. Стали мы ругаться. Я печатаю главу, а она читает и кричит, что я её посадить хочу. Правда, ругань на пользу пошла — в процессе её у меня новые доводы и выводы возникали. Получилась работа — оппоненты от восторга опомниться не могли. Добрая дюжина, а то и больше совершенно новых для науки выводов о Комитете Спасения, не помню точно. Надо, говорят, сократить вдвое и нести в журнал. Сел я за сокращение, а она не сокращается. Ведь и так по ходу написания лишнее отбрасываешь. С горя приделал я к истории этого нехорошего Комитета историю ПВРК — переработал, конечно, расширил историографию, назвал всё это «Революция и контрреволюция в Петрограде в октябре 1917 года», так она у меня дома и лежит — даже надежды на публикацию нет: слишком Двадцатым съездом пахнет, я этот запах после защиты усилил и не уберу ни за что. На пару лет меня эта тема от Северина отвлекла, а кончил её, и опять затосковал. И вот — в самом конце августа 1971 года взял да и зашёл в ГОРОНО — нет ли вакансии историка бедному беспартийному жиду? А они — езжай в Тимирязевский район. Я туда — в РОНО. И сразу направляют в 849-ю школу в Бескудниково. Это полтора часа одной езды от дома, плюс раздеться, взять журнал, дойти до класса — в общем, выезжал я из дому за час-сорок пять. Получал рублей на сорок меньше, чем на заводе. 19 часов в неделю — 90 рублей, плюс 10 рублей за классное руководство. А на деле — 12 часов в день, а то и больше. Ведь помимо дороги — уроки, занятия с отстающими, хождение по родителям. Свою Лильку я из садика забирал самым последним, а дома нужно было готовиться к очередным урокам. Заметьте, историку ещё не надо проверять тетради. Так что получил я не синекуру. Но был всё равно на седьмом небе — дорвался до своего дела. Дали мне 9 классов — в каждом по 40 с лишним ребят, итого 370.