Житие святого Северина - [8]

Он: Так и было сказано?

Я: Именно — не за плохое качество продукции, а за то, что не по своему профилю фирма взялось работать. Пусть полы натирает и двери дермантином обивает. В самом конце 1971 года — через два года после этого приказа — директор фирмы «Заря» написала в «Литературку» и там была как раз под Новый год подборка «Репетиторство запрещено?» Отвечал ей замминистра просвещения РСФСР или начальник отдела — не помню, а за фамилию ручаюсь — Стрезикозин. Он объяснил, что в РСФСР запрещено репетиторство из принципа: у всех должны быть равные возможности, а репетиторы, мол, идут к тем, у кого денег больше. Заметьте, это только в РСФСР такие принципиальные. В других республиках не запрещали. И всё равно висят объявления: готовлю в ВУЗы. А из моей сотни только двое были из богатых семей, остальные — либо родители с мясом отрывали, либо сами зарабатывали. Был тяжёлый случай — одна девушка до того доготовилась по ночам, а днём работала, да на фирму к нескольким репетиторам ездила — в психиатричку её отвезли. А если бы сама занималась — возможно, здоровье бы и сберегла, но только вследствие раннего понимания, что не сдаст, и надо плюнуть на всё и здоровье беречь. Ей было очень трудно со школьной подготовкой и наличными способностями, да к тому же жила впроголодь — деньги шли на репетиторов. Но ведь не за прихоть платила, не с жиру бесилась — ей нужны были знания! А Стрезикозин: полезно только для обеспеченных… Им-то как раз и не нужно, им мамы и папы и книг накупят, и в театры и музеи сводят — у них культурный уровень и — как следствие — умственный — и так выше, чем у семей, где папа приносит сотню, а мама шестьдесят…

Он: Идиотизм, иначе не скажешь. Продолжение у подборки было?

Я: Не знаю, как раз прекратил подписку на «Литературку». Но я туда писал. Советовал Стрезикозину закрыть книжные магазины, пусть все только библиотеками пользуются — на равных. Кстати, можно и в квартирах туалеты не строить — пусть все ходят в общественные уборные…

Он: Последнее — перегиб, туалеты есть во всех квартирах.

Я: Но если развить стрезикозинскую мысль, то к этому всё же придёшь. Мне из газеты ответили, что я во многом прав, но ведь не фирме же «Заря», не коммунальникам же заниматься штопаньем дыр системы просвещения. Каждый должен делать то дело, какое ему положено, а не лезть в постороннюю сферу… А какие там были учителя подобраны — таких теперь вместе не собрать.

Он: Такое часто бывает — с самыми лучшими намерениями губят хорошее дело.

Я: Михаил Кольцов писал: если человек хочет и может помочь строительству социализма строительством пожарного сарая — не мешайте ему. И американцы, я читал, в аптеках и сосиски продают, и пятно на пиджаке выведут — сервис. И ничего, капитализм от этого не гибнет.

Он: Даже крепнет от этого. Для гибели ему другое нужно. Ну, остались Вы без совместительства…

Я: Это уже в 1970, в январе. А кончил я МГУ в 1968. Защитил диплом — Северина. Надо работать. А вечерникам нужно самим искать роботу. Можно пристроиться к дневникам, ну и ушлют на Камчатку. А я женился на 3-м курсе — на соученице — и она из-за дочки на два года отстала в учёбе. Как я брошу её в Москве, если у неё с моей матерью нелады? Нам даже пришлось кооперативную квартиру брать, 35 рублей в месяц плюс долги. Я уже с 1966 на асфальтовом не работал — шинный завод больший заработок давал, хотя и кости трещали — даже правое плечо просело. А когда кончил МГУ — забегал по РОНО (Районный отдел народного образования). И тут меня так встретили — до смерти не забуду.

Он: Как же?

Я: Началось в Ждановском РОНО. ЗавРОНО Пилипенко мне так слово в слово и сказала: «Университетские слишком много знают и портят детей. Мы стараемся не допускать их в школы».

Тогда как раз в Чехословакии шла заваруха. В «Известиях» писали — причина в плохом знании чешской молодёжью истории. Я ей напомнил эту статью, а она мне: «Теперь мне окончательно ясно Ваше политическое лицо. Я приложу все усилия, чтобы Вы не попали в школу».

Он: Такого и мне давно не встречалось. Говорите, Пилипенко?

Я: Слышал я, что её в ГОРОНО хотели выдвинуть, не знаю — выдвинули или нет, но сейчас она на пенсии. Но РОНО в Москве много. Стал я по ним ходить. И узнал, что есть не письменная, а устная, но категорическая рекомендация: учитель истории в Москве должен быть обязательно членом партии.

Он (засмеявшись): Значит, и я не могу быть учителем истории?

Тут я вытаращил на него глаза — мне не могло придти в голову, что он, автор «Туманности Андромеды» и «Часа быка» — беспартийный. Ведь вряд ли кто из живущих ныне сделал больше для создания отчётливо видимой и понимаемой панорамы коммунизма с перспективой на века и тысячелетия в сознании десятков, а может быть и сотен миллионов людей, для освещения цели, во имя которой несмотря ни на что продолжается сражение. Но потом я вспомнил, что мне встречалось немало хороших людей, прямо говоривших, что вступать в партию им не позволяет брезгливость. А сами они — я уверен стопроцентно — не задумываясь легли бы с гранатой под танк и грудью на амбразуру. Я не рискнул сказать ему об этом. О времени я уже не думал, забыл о нём. Хотелось рассказать ему всё, только стесняла мысль, что ему самому не всё можно не то что сказать, но даже слушать — это поставит его под лишний удар, а он был слишком нужен всем, кто хочет действительно строить коммунизм. Его книги поддерживали надежду и давали знание. Таких надо беречь, а значит — беречь и от вражьих подозрений. Только позже пришла мысль, что он был уже безоговорочно поставлен под прицел, и ничто уже было ему не страшно: ни узнать, ни сказать (независимо от того, сколько ему оставалось прожить) — с точки зрения личной безопасности.