Житие святого Северина - [12]

Он: А я встречал. Но сказано здорово, достойно места в хрестоматии. Итак, Вас уволили?

Я: Да. Ни тут, ни в РОНО я не смог ничего доказать. Все всё понимали и потому-то меня и уволили. И статью дали такую: 106-я, пункт 4: «аморальное отношение преподавателя к ученику». Правда, в трудовую книжку вписали «применение антипедагогических мер». С такой статьёй беспартийного еврея к школе на выстрел не подпустят. Кстати, ребята из целого ряда классов за меня были — окружали толпой, кричали: не уходите, мы другого историка камнями встретим… Всё же награда.

Он: А в суд подавали?

Я: Два раза — в народный и городской. Отказано.

Он: И что же теперь?

Я: Изложил всё в докладной записке и отнёс в ГОРОНО. Ответили: «Ваш личный вопрос перерешать незачем, а о школе позаботится комиссия, но Вам её выводы знать ни к чему».

Он: Блестящий ответ. А Вы?

Я: А я готовлю большой доклад — о себе, о школе, об истории в СССР и в школе, о фантастике… Помните, я Вам рукопись о Стругацких присылал?

Он: Так это Вы были! Я тогда не мог Вас принять — сердце, но ответ послал… То-то фамилия знакомая!

Я: Меня фантастика всегда интересовала, а Ваша и Стругацких — особенно. Ведь Вы с ними затрагиваете проблемы истории. Я, возможно, плохо тогда написал…

Он: Не в этом дело. Кое-что Вы там хорошо подметили, хотя заглавие — явный перебор. Но Стругацким помочь невозможно. Я этих парней сам очень люблю, но знаете, как я их крыл — ведь они всех фантастов, весь жанр под удар поставили…

Я: Но Алексеев не просто клеветал на них, а глупо клеветал, (Речь шла о выступлении Михаила Алексеева на Съезде писателей РСФСР в начале марта 1970 года, опубликованном в «Литературной газете» — он тогда выступал с отчётным докладом. За то, что у Стругацких один из персонажей «Второго нашествия марсиан», даже не скот, а насекомое, с издевочкой отзывается о понятии «патриотизм», он обвинил авторов в антипатриотизме). За «Второе нашествие марсиан» не могли по ним так ударить. Скорее за «Улитку на склоне». Она недаром так и не вышла целиком, а только в раздробленном виде.

Он: И даже не за неё. Они написали ещё три вещи и как-то ухитрились издать их без цензуры. А на титульных листах этот факт отметили. Вот за это и ударили и по ним, и по жанру. Но нельзя же было объяснять причину, вот Алексеев и пришёл на помощь. В итоге пострадала вся фантастика. Парнов даже в историю сбежал — отличную книгу о Тибете написал и что-то о Екатерине Медичи.

(Не о Екатерине, а о Марии. «Ларец Марии Медичи», но эту книгу, как и её продолжение — «Третий глаз Шивы», а ныне и третья часть где-то печатается,[2]— я тогда ещё не прочёл).

Я: О Тибете я читал — «Бронзовая маска». О Медичи — нет… Странно — писать такие книги, как «Солдаты», «Наследники», и быть таким нечистоплотным.

Он: К сожалению, распространённое явление.

Я: После алексеевской речи всё-таки вышел книжный вариант «Обитаемого острова» и почти не пострадал при этом. Только Максим из русского немцем стал, и Странник тоже.

(Тогда я ещё не понял, что главное было в замене названия тайной мафии «Неизвестных Отцов» на бессмысленных «Огненосных Творцов», что это наши неизвестные отцы отреагировали, а изменение национальности героев — в виде бесплатного приложения, чтобы не было слишком явным, из-за чего именно учинена вивисекция).

Он: Как?!

Я: А Вы не читали?

Он: Только в журнале. Такого анекдота я не ожидал… Так он теперь не Максим?

Я: Максим, но не Ростиславский, а, кажется, Каммерер. И Странник его не дураком и сопляком назвал, а те же слова по-немецки…

Он: Придётся прочесть. А что Вы с этим докладом делать будете?

Я: Отправлю все экземпляры во все высшие инстанции. Скорее всего, это будет удар головой с разбега в стену, но мне уже всё равно.

Он: Всё равно? А семья?

Я: Дочка всё спрашивает: почему, папа, ты теперь не учитель? Что ответить? Жена считает, что сам во всем виноват, в её глазах я неудачник. Любит, но холодно дома. И сама на моём опыте напугана, в школу не идёт, осталась в детском саду воспитателем, только полгода в интернате совмещала с детсадом, не горела, а лямку тянула. Это я тоже никому не прощу — её испуг, душевное увечье. Нет мне выбора — или жить раздавленным червем, или идти на таран. Только бы Северина пристроить.

Он: Не спешите с тараном. Я всё думаю, как Вам помочь. Скажите, а Вам не приходило в голову написать о Северине исторический роман?

Я прыснул от смеха: Иван Антонович, я же «Лезвие бритвы» читал и главу «Дар Алтая» помню. Я шёл сюда и думал: Северин и Гирин — явная родня, Ефремов заинтересуется, вдруг будет такое счастье — захочет написать роман!

Он (тоже засмеялся): У меня, пожалуй, времени не хватит. А серьёзно — почему бы Вам самому не взяться? Вот я Вас слушал, у Вас есть дарование рассказчика. И рукопись Вашу о Стругацких я помню — у Вас может выйти.

Я: Да ведь ещё и эрудиция нужна! А я вечерник и языков не знаю, только слово за словом перевожу — я же рассказывал. Всё «Житие» — полсотни страниц формата энциклопедии. А на перевод ушло почти два года. А что тогда носили, что ели, как дома, города, виллы выглядели? Вы это знаете, и Гулиа знает. И ещё, пожалуй, Немировский знает — Вы читали его «Белые, голубые и собака Никс»?