Житейские сцены - [44]
— То-то, барбульяжа! — произнес господин Тупицын, и в тоне его проглядывал упрек, хотя, собственно, упрекать жену больше чем самого себя не было никакой причины.— Вот что ты заговоришь, как Лукошкино-то с молотка продадут.
— Dieu de miséricorde! [37] Как это с молотка?..
— Так! Уж оно описано; наш поверенный, Игнатий Парфентьич, кое-как успел вымолить у председателя, чтоб отсрочить продажу. Если мы не пошлем с этою же почтой денег, все будет кончено: опекунский совет не ждет,— это не лавочник какой-нибудь.
— Ну, что же, надо послать [, Michel] >{43}.
Мишель горько усмехнулся.
— Давай, если есть, матушка,— сказал он, продолжая шагать по кабинету.
— Как давай? Да разве у нас нет?..
— Разве нет! Хм! Откуда же им быть-то, ты об этом подумала?
— Ах, Мишель! Я готова на все, но что я могу, я женщина! Возьми мои брильянты.
— Ей-богу, ты, матушка, точно какое дитя пятилетнее. Возьми ее брильянты! Какие? — спрашиваю я. Брошку, что ли? Ведь, кажется, должна бы помнить, что в фермуаре >{44} давно брильянты не существуют, а вместо брильянтов вставлено черт знает что. В прошедшем году, не позже, дело происходило. Нужно было обед дать, в день твоих именин, ну и… еще были кое-какие обстоятельства… мог и места лишиться, если бы не… Да я тебе все это излагал тогда же!..
— Ах, Мишель! Я совсем потеряла голову при этом известии… J’ai tout oublié [38].
— Да еще это не все, матушка…
— Как! Неужели еще что-нибудь? Ах! Как замирает сердце; говори скорей, Мишель!
[Madame] >{45} Тупицына сделала мину, приуготовительную к слезам.
— Донос на меня какой-то подлец сделал.
— Quelle infamie! Une délation! [39] — могла только воскликнуть генеральша.
— Одно очень важное лицо едет ревизовать губернию и преимущественно должно обратить внимание на мою часть…
— Ну что ж? Разве в твоей части есть что-нибудь такое?
Господин Тупицын махнул рукой, как бы желая выразить, что с бабами толковать — только время попусту тратить.
— Эх, матушка, по-женски ты говоришь…
— Ну что ж! — возразила, обидевшись, madame Тупицына,— конечно, по-женски, certainement [40], я женщина; как же я могу иначе судить: je ne suis pas versée dans ces sortes d’affaires [41].
— Ну, вот и прогневалась. Хоть бы ты меня пощадила! Видишь, кажется, что на мужа со всех сторон бедствия, а ты еще тут обижаться выдумала. Вот ты лучше придумай, как тут обернуться… Ведь я знаю, что у этих господ первое дело в суммы свой нос совать.
Помолчав немного, он прибавил:
— Донесли, что я на казенные деньги обеды даю.
— И кто это донес, боже мой! — отозвалась madame Тупицына, смягчившись.
— Кто? Мало ли у меня здесь друзей, доброжелателей! Я думаю, это шельма Сеновалов. Ему хочется на мое место попасть. С прокурором они душа в душу… А у того весь Петербург родня…
— Что же делать, Мишель?
— Ума не приложу! В голову точно кто кулаками стучит. И ведь как нарочно, еще недавно взял из сумм больше тысячи целковых. Нужно было с этими мошенниками купцами разделаться, а то они ничего отпускать не хотят. Ну и бал тоже, ты сама знаешь, недешево обошелся. Нельзя же не поддержать себя… Ездим, ездим ко всем, а самим одного бала в год не дать…
— Верно, этот старикашка казначей проболтался, что ты у него берешь.
— Вот еще! Смеет он. Он сам отвечает. Нет. Может быть, это людишки мерзкие подслушали… Я давно говорю, что нужно квартиру переменить… Кабинет подле самой лакейской. Вот негодяй Степка теперь к прокурору подступил. Со зла, что я ему за три месяца денег не отдал, плетет, чай, там всякий вздор, а тот и рад, это ему на руку… Ведь это настоящая салопница, баба старая, всему верит, только сплетнями и живет. Это называется прокурор! Только на пакости его и хватает.
Господин Тупицын находился в сильном волнении.
— Занять, во что бы то ни стало занять нужно,— приговаривал он, махая так сильно шнурками халата, что чуть не задел бедного Сократа.— Разве за купцами послать… Да ведь это скареды, иуды. Половиков еще сговорчивее. Да я ему и без того целые два года должен за кучерские кафтаны и за басан >{46} к карете. Такой уж город подлый! Я думаю, во всей России подобного не найдешь. Нет, чтобы кто подал ближнему руку, если видит его на краю бездны; еще, напротив, все норовят, как бы утопить тебя. А тоже христианами себя называют! К обедне по воскресеньям ходят!.. Когда это только господь вынесет меня из этого омута?
— Ах! Michel, quelle idée m’est venue! [42] К Подгонялову обратиться!
— Нашла кого! Он и то мой вексель чуть ко взысканию не подал. Этот хуже купцов. С теми по крайней мере не церемонишься. Сделает борода ребенка, поедешь к нему крестить, ну, он и доволен и ждет год. А эта скотина к себе уважения требует… Как же! Нельзя! Таможню ограбил.
— Попробуй, однако же. Может быть, нельзя ли как через губернаторшу на него подействовать; он, кажется, ее очень уважает… считает ее grande dame,— иронически прибавила madame Тупицына.— Хороша grande dame, горничных девок в наказание около постели своей плясать заставляет! C’est impayable [43].
— Он вообще к женскому полу слаб,— заметил господин Тупицын.— Ужасно безнравственное животное.
