Житейские сцены - [29]
Узелок означал да, и Василий Михайлович, выдернув его, решился ехать.
В каком-то опьянении, не помня сам себя, купил белые перчатки, подстриг и немного подвил свои волосы и, проходив два часа по Невскому, возвратился к себе домой. Тут раздумье взяло его снова…
«Зачем я иду? — спрашивал он сам себя.— Я не увижу ее, если она и будет там: маска скроет от меня прелестные черты ее. А если она сама подойдет ко мне, заговорит со мной… О! за один час разговора с ней я готов пожертвовать всем — не только какими-нибудь привычками, но и всей жизнью моей!.. Да, я не верю, чтоб она заметила меня в театре… Может быть, она позволит мне явиться к ней… может быть, позволит мне называться ее другом? Разве этого уже не довольно? Разве для этого я не готов отказаться от поездки своей?.. Да! Решено. Я буду, я должен быть там…»
В одиннадцать часов Василий Михайлович был уже в маскараде.
Он пришел очень рано; в зале прохаживались только несколько масок, с которыми, покручивая усы, любезничали черкесы. Василию Михайловичу сделалось очень скучно; он сел и, убаюканный звуками военного оркестра, погрузился в мечты. «Каким образом мне узнать ее, когда она войдет? — думал он.— Правда, их войдут две… но ведь мало ли масок входят по две?.. Мне кажется, сердце должно подсказать мне… и притом ее ручка не имеет себе подобных… Я сейчас же узнаю эту дивную ручку… Боже мой, как быстро, однако ж, прибывает народ!.. Ну, что, если эта зала наполнится вся?.. Меня опять могут не заметить в толпе… Зачем я пришел сюда?..»
Зала, действительно, с каждой минутой наполнялась все больше и больше. Маскарад начинал оживляться. Повсюду смех, шум, говор… Василий Михайлович был выведен из задумчивости довольно забавным, хотя и очень коротким разговором, происходившим у него под самым носом. Какой-то смуглый, черноволосый молодой человек, в очках, с добродушной, открытой физиономией, и толстый не по летам, прохаживался один, заложив правую руку за свой белый жилет и беспрестанно кивая головой разным знакомым, которых у него оказалось гибель. Вдруг какая-то маска в довольно изящном домино, но с морщинистой и набеленной кожей на полуоткрытом лбе, тихонько ударила его сзади по плечу и произнесла:
— Я тебя знаю…
Толстый молодой человек посмотрел на нее и очень серьезно отвечал:
— Это не делает тебе чести, потому что я незнаком с порядочными женщинами.
Маска отошла, пробормотав: «Mauvais sujet» [29], при общем смехе окружавших молодого человека приятелей… Василий Михайлович тоже рассмеялся и, поднявшись с места, пошел бродить, стараясь по каким-нибудь признакам узнать ту, для которой пришел, и мимоходом подслушивая отрывистые, летучие фразы. Он обошел два раза вокруг залы и уже хотел подняться наверх, чтоб посмотреть, что делается в фойе, как столкнулся с Околесиным, который влек за собой маску в голубом атласном домино…
— Боже мой, Ломтев! — воскликнул Околесин остановясь.—Вот забавно! Да как ты здесь? Давно ли приехал?..
Маска между тем лорнировала Василия Михайловича, который совсем сконфузился…
— Да… я вчера только приехал; я был у тебя, но не застал дома…
— Заходи завтра, пожалуйста, да только вечером: по утрам меня не бывает… До свидания… Встретимся еще?
Эти последние слова Околесин произнес, уже отойдя от своего приятеля на несколько шагов и делая ему рукой прощальный жест…
«Это, верно, жена его,— подумал Василий Михайлович,—должно быть, очень хорошенькая, сколько можно судить по нижней части лица… и такая стройная талия… Счастливец, Околесин!»
Василия Михайловича опять начала одолевать хандра, и он решился, пройдя раз по фойе, отправиться домой.
На площадке было рассеяно несколько групп… Какие-то две маски очень маленького роста, схватив под руки белокурого юношу с миниатюрной, сладенькой физиономией и которого они называли Колей, бежали к буфету.
— Дай мне лимонаду, Коля! — пищала одна.— Я так вспотемши!..
— А мне яблока, Коля! — говорила другая…
Какая-то маска, довольно плотного и, должно быть, весьма сантиментального свойства, таща за собой молоденького моряка, которого
говорила ему жеманно и нараспев:
— Я вижу, воспитанник бури, что сердце твое еще не испытывало любви?..
Молодой человек, казалось, не совсем довольный эпитетом воспитанника бури и, заметив на губах Василия Михайловича, шедшего подле них, улыбку, от которой тот не мог удержаться при словах маски, сказал:
— Убирайся ты, маска, со своей чепухой…
— Ах, боже мой! — возразила маска, закрываясь в порыве стыда рукой.— Какой недоступный…— И потом, устремив на Василия Михайловича сладкий взор, прибавила что-то, как будто мимоходом…
Василий Михайлович, как видно, не чувствовал большого расположения продолжать разговор и повернулся было к дверям, как вдруг черное домино с пунцовыми лентами взяло его за руку и тоненьким, едва слышным голосом сказало:
— Пойдем в залу… здесь холодно… я хочу говорить с тобой…
Сердце Василия Михайловича сильно забилось.
«Это она,— подумал он,— непременно она: как она ни старается переменить голос, я узнаю ее».
— Тебя давно не было видно,— сказало домино, когда они пришли в залу.— Правда ли, что ты был влюблен?..
