Житейские истории (Сборник рассказов) - [9]

Таня упала на спину и не сразу смогла подняться. Когда черви стали заползать на ее корчащееся тело и покрывать лицо, она сумела взобраться на стол и лечь. Вытянувшись на нем, она тихо стонала. Ее светлое платье стало грязно красным от раздавленных червей.

Забыв про себя, Андрей спрыгнул с телевизора и бросился на помощь к сестре прямо по живому настилу. Его ноги по колено утопали в шевелящейся коричневой плоти., и когда он оказался на крышке стола, его вырвало. Рядом неподвижно лежала Таня и, когда он начал поднимать ее за плечи, она взвыла от боли. "Что у тебя? Где? Ну говори!"- допытывался Андрей. "Сломалась спина. Я умираю",- сказала Таня.

Открылась входная дверь и на пороге появилась мама с покупками. В одной руке она держала большой торт, купленный для ребятишек. Ничего не подозревая, она вошла в комнату. Ее взору предстала непонятная картина - опрокинутая мебель и разбросанные вещи. В углу - стол, на нем - сынок, склонившийся над... Нет, о боже, нет!

Таня сломала позвоночник и до тех пор, пока родители не сумели приобрести инвалидную коляску, оставалась прикованной к постели. Андрей не мог ходить по земле, он дико вращал белками глаз и твердил: "Червяки! Тут червяки!" Отец пытался выводить его на прогулки, но отчаялся и оставил в покое. Через три года родители вынуждены были отдать его в психиатрическую лечебницу, где он находится и ныне. Отец недавно добился развода, а его бывшую жену можно увидеть каждое воскресенье в центральном парке катящей инвалидную коляску с повзрослевшей дочерью. На ней нет лица.

Два Захарова.

В роте их было двое: Захаров Вовка и Захаров Саня. Но если первого всегда величали Володей, то второго иначе как Захаром никто не называл. Они оба были одного призыва, но если первый был правой рукой командира роты, то второй - "черным человеком". Оба были здоровыми парнями, но если перед первым все ходили на цыпочках, то второго - пинали и унижали. Словом, различий в них было больше, чем сходств. Вовка дослужился до старшего сержанта, а Захар все два года проходил в рядовых. Первый по характеру был грубым и властным, а второй - простым и мягким. Ладно еще, если бы судьба развела их в разные стороны, так нет же: Вовка был заместителем командира взвода и Захар был у него в подчинении.

Захар сильно страдал от такого подчинения, но боялся просить замполита перевести его в другое подразделение, ведь стукачи в роте не жили, а существовали на положении скота. Если бы сослуживцы узнали об этом, они бы сделали все возможное, чтобы служба не казалась ему медом, хотя Захару и так было несладко, однако, из страха он сносил все побои молча, и радовался, когда удавалось набить живот - помойник, перловой кашей "дробь шешнадцать", или поспать - подавить массу лишний часок. Но если все остальные просто били его, чтобы он работал, то Вовка над ним издевался ради потехи. Ему доставляло удовольствие зрелище, когда его однофамилец корчился и извивался как червь, отжимаясь по команде "раз - два". Так он качался каждый вечер, поэтому ждал команды "Отбой!" с содроганием. Иногда, для разнообразия Вовка заставлял его делать приседания с табуреткой в протянутых руках или держать уголок. Когда и эти упражнения надоедали, придумывались другие, но Захара трудно было удивить чем-то новым - он уже сдавал "вождение" и ползал по "минному полю", участвовал в "конных боях" и танцевал брейк, писал "любовные письма" и брал барьеры. Усугубляло издевательства осознание унижения и стыда перед солдатами младшего призыва. Тем было положено мучиться - им до дембеля еще громыхать как медным котелкам, а ему до увольнения в запас оставалось совсем немного. Вот дотянуть бы до возвращения домой, а там уж он никому бы не дал себя в обиду.

Если бы Захара били заслуженно, он бы смирился, но ни стукачем, ни туристом - упаси, боже! - он не был, а из всех солдат его призыва как призывник-"дух" жил только он один. Чем, собственно, он давал повод? Может быть, неряшливым внешним видом? Но ведь если давать спать по три-четыре часа в сутки и есть строго по команде, можно из любого, даже самого крепкого человека, сделать животное, все мысли которого будут вертеться вокруг жратвы и храпака.

Может, он раздражал сослуживцев своим "пофигизмом"? Ведь знал же Захар, что его характер совершенно непригоден для несения строгой армейской службы. Но ведь этот самый "пофигизм" становился немалым достоинством других. Захар понимал, что воинская дисциплина держится на так называемых неуставных взаимоотношениях, иначе говоря, на мордобоях, на издевательствах, на оскорблениях, что Устав предполагает совершенство, но люди от него ой-ой-ой как далеки, поэтому и вынуждены трое или четверо каких-нибудь жалких офицеришек опираться на силу и опыт "дедов", "стариков", "дембелей", чтобы научить подчиняться и гнуть спину несколько десятков сопляков, опухших на гражданке. Отсюда и сотни выбитых зубов, сломанных челюстей, простреленных голов, непредусмотренных Уставом... Как будто бы непредусмотренных...

И все это время Захар жил своим будущим. Он верил в то, что когда придет на гражданку, никто не узнает о его позоре, а он поступит в институт и будет учиться, закончит его с красным дипломом, жениться и обзаведется счастливой семьей с двумя детьми - с сыном и дочерью. Он надеялся, что забудет о своих страданиях и заживет спокойно и радостно. У него была на примете одна хорошая девчонка, с которой он дружил до армии, но она написала ему, что выходит замуж. Но и после этого Захар не порвал ее фотографию, напротив, в редкие свободные минуты он доставал карточку из военного билета и рассматривал красивое лицо Татьяны: ее чувственные губы, правильной формы нос, томные глаза. У беды глаза зеленые, вспоминал он слова их любимой песни. Сейчас он не верил, что мог обладать такой женщиной. Его чувство собственного достоинства осталось в прошлом. Тогда он был уверенным и веселым, таким, каким хотел быть всегда, а теперь... Именно поэтому теперь он хранил фотографию своей бывшей возлюбленной как память о себе прежнем.