Жители мутных миров - [4]

16

Были где-то за городом с коллегой К. (снится и снится, будь неладен). Мы перенеслись чрезвычайно далеко, в другую область (регион, как теперь выражаются). Возвращаемся в поезде (см. 13-й сон), где знакомимся с тремя девицами, одетыми, словно в гареме (как бы это описать? Ну, наверное, каждый знает, как выглядит гарем). Мы завязываем непринужденную беседу. Вдруг появляется хозяин, суровый восточный субъект, а с ним - три бородача с клинками, по одному на каждую из девиц. Бородачи торжественно клянутся покарать нас за непозволительный флирт. По каким-то причинам расправа откладывается, поезд идет своим путем. Организуются совершенно неуместные застолья, мы пьем с девицами, наливая напитки в мелкие стопочки. В поезде начинаются киносъемки, в которых я исполняю незапомнившуюся роль, мне сообщают о положительных отзывах. Все это внушает оптимизм, надежду на то, что мне в конечном счете ничего не сделают. Вроде бы и мир, - а может быть, забыли. Поезд стоит в Зеленогорске, время суток - половина двенадцатого ночи. Очень поздно, я не успеваю домой. Пытаюсь дозвониться по мобильному телефону, который мне вручает сотрудница киногруппы, но мне никак не удается набрать то тройку, то двойку. Тем временем вокруг решают, как ехать - через Сестрорецк (это дольше), или через Белоостров (короче - соответственно). Появляется пьяный К., очень похож на другого К. (см. сон 8). Он настаивает на долгом путешествии, и я соглашаюсь. Но тут один из особо приближенных слуг восточного вожака ведет меня к хозяину. По дороге успокаивает, что все будет хорошо, но в это как-то не верится. Я все яснее осознаю свою пассивную, страдательную роль. В конце концов меня и К. разделяют, поместив в разные вагоны (открытые, даже не вагоны, а платформы).

17

К утру остался новый образ: белый карандаш. Во сне я спал в незнакомом месте, семья - за стеной, но вроде бы и рядом, тут же. Появилось непонятно, что: может быть, фигура в саване, может быть - что-то совсем другое, на меня обозлившееся. Странный намёк на индейца, у которого похитили клад. То ли гость сей - белый карандаш, и хочет меня куда-то увести, то ли сам я превращаюсь в упомянутый карандаш и сейчас исчезну в неизвестном направлении. Помню о физическом ощущении границы другого мира. Даже перекрестился, проснувшись.

18

Я - серийный убийца. Уничтожаю девиц, детишек, котят топором и лопатой где-то за городом (ландшафт представляет собой смесь поселка Васкелово, деревни Родивановщины и псевдогорода Сестрорецка). Никаких подробностей не помню, и занимаюсь этим делом без удовольствия, по необходимости. Останки хороню в песке и черноземе. Знаю, что рано или поздно меня выведут на чистую воду. Следующая картина: мать гладит рубашки - мою и почему-то Анатолия, старого приятеля. Гладя, говорит (по-доброму, как если бы хотела сказать: "ты уже вырос, надо же!") : "Смотри, на рубашке Анатолия - следы твоего эпителия. А на твоей - его волоски". Я встревожен: собираясь на одно из черных дел, я действительно надевал рубашку Анатолия. Очередной кадр: сижу себе в лесочке возле песчаной ямы, где кого-то зарыл. Рядом - пожилой мужик, чуть ли не из КГБ. В нём чувствуется угроза, но он, кряхтя, садится мирно рядом, берется за газетный кроссворд. В дальнейшем меня задерживают в аэропорту, когда я уже являюсь видным болгарским писателем и дипломатом сразу. В песчаных карьерах начинаются оползни: "окна" открываются разом, одно за другим, выступают розовые черепа умерщвленных. Меня обвиняют в уничтожении 188 человек. Я про себя отмечаю, что ещё не нашли и никогда не найдут тех, кто закопан в земле и траве.

19

Шлялся за городом в компании с одноклассниками М.П. и О.А. (не иначе, как в Сестрорецке). В какой-то приемной, в присутствии дамы отвалилось левое яйцо. Медсестра начинает объяснять, что это - симптом опухоли черепа, тычет в рентгеновский снимок. Тут приходит врач (доктор Спирин?) и начинает утешать - это мол, не так, все неправильно.

20

Какие-то соревнования: я убегаю. Возможно, что это не игра, и за мною гонятся всерьез. На ногах у меня сапоги, из задницы льется кровь, но я этого не замечаю, так как не больно. Потом вдруг жидкость начинает хлюпать в левом сапоге, и сразу - резкая слабость. Меня укладывают на носилки, делают внутривенную инъекцию, но после кто-то исподтишка выдергивает иглу.

21

Удил рыбу в мелком пруду, в парке им. 9 января. Четырьмя удочками. Сперва поймал какую-то шпроту, а после - сардельку в целлофане, принёс домой.

22

И вновь - тюрьма, красные круглые здания из кирпича, окруженные забором. Проходная. За какой-то пустяк мне дали 10 лет, и в понедельник я должен сам явиться на отсидку. Послушно прихожу с И.В. ; она, как порядочная супруга, меня провожает, будучи каким-то образом и за тюремными стенами, и вне их, со мною рядом. Похоже, мне надо проникнуть внутрь, чтобы ее освободить, но в то же время вместе с ней я подхожу к тюрьме. За забором какой-то уголовник из мелких, с мобильником, один, не замечает нас. Он что-то говорит в телефон и после швыряет его кому-то наверху, невидимому. Я расхаживаю по проходной. В двадцати метрах от входа, уже на улице, на битой ограде лежат две рыбины: щуки. Кто-то мне велит их принести. Я, словно удочку, беру палку, подношу к одной из дохлых щук. Она вдруг впивается в палку зубами. Я не успеваю ее донести, щука сгрызает почти всю палку, которую приходится отбросить, пока зубы не дошли до пальцев. Ошметки рыбы летят на пол. Я так и не решаюсь войти в тюрьму, ухожу вместе с И.В. Оправдываюсь, что приду в субботу: на этот, дескать, день назначен пересмотр дела. Видится судья со строгим бабьим лицом, в очках. И.В. говорит, что дело все равно не пересмотрят, но мы все равно уходим.