Жить дальше. Автобиография - [21]

Папа пристально следил за моими реакциями, ему хотелось понять, как я его оцениваю. В этот момент пришла домой его жена. Она оказалась весьма милой женщиной, работала кассиршей в магазине неподалеку от дома. Тут же бросилась показывать мне альбом со своими семейными фотографиями, и я, как вежливая девочка, честно пыталась рассмотреть и выучить на общих фотографиях, изображавших несчетное количество родственников, тетю Пашу и дядю Степу, выслушивала бесконечные истории жизни неизвестных мне людей, и у меня уже начала кружиться голова, пока папа не прекратил эту экзекуцию самым решительным образом.

Мы вышли с ним во двор. Он сел на крылечке и закурил. Я смотрела на его пожелтевшие от никотина пальцы и табачного цвета лицо и понимала, что вряд ли у меня возникнет в ближайшее время желание обнять этого человека. Хотя он с совершенно искренним интересом выслушивал мои рассказы, пытался вникнуть в то, что со мной происходило, и радовался за меня. Ему явно импонировало то, что я, пройдя через все горести и тяжести жизни, все-таки сумела не сломаться и вот теперь приехала к нему аккуратненькая, наглаженная и внешне вполне благополучная.

Папа поинтересовался, куда я планирую поступать. Я ему гордо сообщила, что хочу стать актрисой. Он долго и внимательно на меня смотрел, а потом веско произнёс: «Это очень опасная профессия. Не понаслышке это знаю. И ты уже взрослая, понимаешь, что я имею в виду и чем именно опасна для девушки эта профессия». Разумеется, я знала, о чем именно он пытается мне намекнуть. И поначалу даже возмутилась, вскинула бровь и подумала: «Ничего себе, я тут росла-росла и выросла сама, без его помощи, а он мне тут советовать будет!» Отец мгновенно почувствовал эту мою реакцию – все-таки, очевидно, какая-то тонкая связь между нами была. И сменил тон. «Если ты уверена, что сможешь с этим справиться, тогда, конечно, иди, я в тебя верю», – сказал он. И я запомнила его слова на всю жизнь. Сейчас, по прошествии стольких лет, я с уверенностью могу сказать – меня не коснулась та опасность, о которой говорил отец. У меня всегда были строгие нравственные установки. Да, они не добавляли мне ролей. Да, было непросто и иногда приходилось вести себя достаточно решительно и смело. Но я справилась.

Папа повел меня показывать дом, который он строил уже много лет – как я поняла, для новой жены, ее дочки и своей мамы, которая тоже жила в этом городе неподалеку от них. Я предполагала, что встречусь с ней, своей второй бабушкой Настей, и даже захватила с собой из дома небольшой подарочек – красивый платок. Свою вторую бабушку я знала очень плохо, мы встречались пару раз в детстве. С моей мамой она не дружила, была в контрах. Помню, как мама встречала ее у нас в гостях, в комнате общежития. Усаживала за стол, который красиво сервировала, ставила на стол лучшие чашки, всевозможные вкусности, приготовленные своими руками. А свекровь сидела с поджатыми губами, держа двумя руками на коленях лакированную сумочку, и говорила о том, какой умница ее сын. Как я поняла потом, папина мама очень ревновала своего сына к маме, была недовольна его выбором и хотела ему лучшей доли. О чем не стеснялась маме сообщать. И каждый раз, когда мама оказывалась в ее доме, демонстративно нарушала уединение сына и невестки, рассказывала, что та не так готовит, не так ведет хозяйство, в общем, всячески пыталась показать, что она не пара ее сыну. А в тот единственный приезд папиной мамы к нам в гости произошла очень неприятная история. Мы увидели, как наша вторая бабушка глотает какие-то красивые драже из стеклянной баночки. Со временем я поняла, что это были таблетки от давления, довольно сильные. Но тогда мы решили, что это конфетки – круглые, белые. Мы стащили баночку из ее сумки, открыли и убедились в своей правоте – шарики были сладкими на вкус. Мы решили их немного поесть. Но не глотать целиком, а облизывать. А облизанные таблетки плевали под кровать. Я действовала осторожно, выплевывала шарики почти сразу, а сестра держала их во рту дольше. И через несколько минут ей стало плохо. Мама тут же кинулась к нам – стала пытать, что мы ели и что пили. Мы, естественно, в отказ: ничего не знаем и ничего не ели. Тут мамин взгляд упал на пол под кровать. Она увидела белые шарики и пустой пузырек, валяющийся рядом. И мгновенно все поняла. Сестре вызвали «Скорую», отвезли в больницу, откуда она вскоре вернулась бледная и унылая и рассказала, что ее заставили выпить ведро воды и промыть желудок. Так мы познакомились с нашей бабушкой. В результате мы всю жизнь считали, что у нас есть бабушка настоящая, с которой мы проводим все время и любим ее, а еще есть какая-то посторонняя тетенька, которую тоже почему-то называют нашей бабушкой.

И вот мы встретились через много лет. Мне навстречу вышла очень пожилая женщина, одетая очень просто – в ситцевый старый передник, выцветший платочек на голове. Она рассматривала меня растерянно и не знала, как реагировать. «Ба, я тебе подарок привезла», – сказала я и протянула ей платок. Что с ней случилось – не передать словами. У нее задрожали губы и на глаза навернулись слезы. Она взяла этот платок, тут же надела вместо того, что был у нее на голове. И глубоко задумалась. Она не могла не знать обо всех недостатках своего сына, пусть даже и оправдывала их (мы знали, что у папы, кроме гобоя, на котором он играл, был еще один инструмент – серебряный английский рожок. Бабушка Настя прятала его в надежном месте, опасаясь, что ее сын его пропьет). Она не могла не знать, что нам пришлось расти в сиротстве и практически нищете по вине нашего собственного папы. И вот перед ней стоит внучка, которую бросил ее сын, и протягивает ей пусть простенький, но все же подарочек. Было о чем задуматься.