Жилюки - [29]

Текля только собралась выбранить парня, как тот выкрикнул:

— Пацификация!

У Текли упало сердце. Боже ты мой! Пацифи…

— Все забирают! — кричал Андрейка. — Отец сказал — всех оповестить.

Повернул коня — и дальше.

— Постой!

— Некогда…

— Господи! Что же это будет? За что караешь нас так тяжко?.. Дочка, собирайся! Пойдем. Домой пойдем. Бери перевясла. Перевясла вон туда отнеси, в рожь. Да скорей! Люди уже побежали.

Схватив серпы, торбы, барыльце, обе бросились в село. У околицы толпились люди. Больше женщины. Кричат, порываются проскочить сквозь жолнерский заслон.

— Пустите, холера вашей матери! — бранились женщины с солдатами. — Зачем пришли?

— Привели, вот и пришли, — те им. — Страшно нам хочется цацкаться с вами!

— Вояки! С бабами только и воевать.

— Пустите!

— Не велено. Стрелять приказано. Так что лучше отойдите.

— Женой своей будешь командовать.

— Ну-ну! Поболтай там… А ну, назад!

Пешие глушане отыскивают неприметные тропки, чтобы добраться домой, а конные с подводами стоят табором, ждут, с болью в сердце прислушиваются к селу. Там творится что-то неладное: людской галдеж, рев скотины, собачий вой — все смешалось, плывет над Глушей, над болотами, над лесами и полями.

Старый Жилюк готовил с Андреем воз — после обеда собирались ехать за снопами, — когда в селе появились каратели. Уже по тому, как они сразу бросились по дворам, можно было судить, что расправа будет жестокой.

— Андрей! — позвал сына Андрон. — Бери коня — и скорей в поле, за людьми… Скажешь — пацификаторы приехали. Запомнил? Каратели, скажешь, налетели. — Он помог вывести коня, подсадил парнишку. — Поезжай берегом, на дорогах, видно, их полнехонько. Да поспеши, пока не окружили село.

Он проводил сына, а сам в хату: может, удастся что спрятать.

Вбежал, открыл сундук, выхватил из него, скомкав, штуку полотна, недавно спасенную от экзекутора, рядно, Теклину да и свою праздничную одежду и встал посреди хаты. Куда бы все это? На чердаке найдут, в чулане тоже, в хлеву непременно все перевернут. Холера ясная! А что, если в бурьян? Э, вот куда — в бузину. Сам черт не догадается! Выбежал в сени, с порога выглянул — и через двор. «Где-то уже близко, — собаки лают». Швырнул пожитки, кое-как накрыв ветками, когда у ворот зафыркали кони. Несколько всадников — три жолнера и один или два полицая (не до счета было!) спешились, привязали коней к тыну и, чуть не выломав ворот, ворвались во двор. «Показываться или пусть сами хозяйничают?» — раздумывал, спрятавшись среди ветвей, Андрон. А каратели уже шарили в хлеву, в хате, злые, взбешенные.

— Убежал, лайдак, — слышал Андрон, очевидно, про себя.

— Далеко не убежит.

«Может, не надо? Пускай сами… Хватит с меня», — колебался Андрон.

Звякнуло окошко, брызнули осколки стекла, следом полетели во двор подушки, какое-то тряпье. В хате тарахтели черепки, что-то трещало, обваливалось — сквозь выбитое окно повалила, словно густой дым из трубы, пыль… «Печь развалили. А, чтоб у вас глаза на лоб выскочили! — бранился Андрон. — Холеры на вас нет, распроклятые души!»

Где-то поблизости грохнул выстрел. Жилюк вздрогнул. Невдалеке, там, где только что стреляли, вырвался в небо темный, подбитый багрецом дым. «У кого же это? Неужели будут жечь? Наверно, будут. Эти так не ездят. — Андрон ступил дальше между веток, не сводя глаз со двора. — А ну как подпалят? Что им? Что тогда?» А в чулане и в хате гремело, в двери валом валила пыль. Вот те, что были в хлеву, вышли. Стоят, оглядывают двор. Один из них подошел к полукопешке ржи, которая стояла у хлева, на расчищенном от спорыша току. Выдернул сноп. Подошел второй, что-то сказал, что именно — Андрон не расслышал. Засмеялись («На кладбище бы вам смеяться!») и начали разбрасывать снопы, гарцевать на них коваными сапогами. Андрону казалось, что это по его рукам, ногам и лицу ходят сапогами. «А, чтоб вас громом побило! Чтоб по вас колокола зазвонили, порожденье ведьминское!» Он едва не выскочил из своего укрытия, готовый броситься на обидчиков, когда те стали мешать зерно с подушками, перьями, рваным тряпьем. Это было дикое зрелище. Снопы брызгали зерном, лопались свясла, растекались зерна, на каждом из которых следы его рук, его пот, мялись чужими ногами вместе с перьями, паршивыми тряпками. «Боже мой! — кричала Андронова душа, — зачем ты пускаешь на свет такую гадость, зачем поганишь землю? — А сквозь все это кралась мысль: — Хоть бы не сожгли. Им что?»

Вволю натешившись, каратели стали собираться. Отошли в сторону, отряхнулись, похохотали. «Идите уж, идите! — не терпелось Андрону. — Пусть под вами сырая земля провалится, нелюди поганые!» — желал он им, как только мог и что только мог.

Жолнеры были уже недалеко от коней, когда откуда ни возьмись ко двору подлетел постерунковый Постович. Растрепанный, потный. В одной руке повод, в другой — наготове карабин. Спрыгнул с коня, что-то забормотал карателям. Через минуту все вернулись назад. «Теперь все пропало», — обомлел Жилюк. Постович стал около тока, любуясь недавней работой карателей. Лицо его выражало удовлетворение. Что-то не то расспрашивал, не то сам рассказывал. Затем подошел к хлеву, достал спички… У Андрона потемнело в глазах. А когда прояснилось, слабенькое пламя уже прыгало по стрехе, поднималось все выше и выше… Когда двое карателей, поджегши по пучку соломы, бросились к хате, Жилюк не выдержал и вышел из своего убежища.