Жилюки - [164]
— Ясно, что ненадежно, — Павел сделал вид, что вопроса не понял, — ежели даже такие, как ты, начинают подпевать коммунистам. Какая может быть надежда? Но настанет время, и тогда с каждого спросится. Каждый должен будет ответить за свои поступки.
Стецик сидел, не поднимая глаз, ковырялся вилкой в миске с капустой.
— Никому я не подпеваю, а только… Да вы хоть слышали, что происходит на свете? Во Львове, к примеру…
— А что во Львове? — поинтересовался Чарнецкий.
— Да всех, какие были там, из вожаков, схватили, суд за судом. А сколько рядовых функционеров каждый день кладут свои головы?
— Борьба, — промолвил Чарнецкий. — В ней без жертв не обойтись.
— Так-то оно так, но все же…
— Все же, все же, — передразнил Стецика Павел. — Залезли в запечье, юбками позакрывались и морали здесь разводите.
Видимо, встревоженная его тоном, зашевелилась за перегородкой Гафия. Павел приглушил голос, зашагал по комнате. Холера ясная, уже рассветает, а они так ни о чем и не договорились, лясы точат. Опасность, суды, смерти… Всыпать бы этому Стецику как следует, чтобы помнил до новых веников, меньше разглагольствовал бы. Политик нашелся, кроть его ма! Умник!
— Так что? — Павел резко остановился возле хозяина. — Придем к какому-нибудь согласию?
— Я уже сказал: можете передохнуть, никакого схрона у меня нет, здесь вот перебудете. День благословился, куда теперь вам?
Это было ясно и без него — в окошке, которое, видимо, выходило на задворки, уже забрезжило утро. На хуторе горланили припоздавшие петухи, где-то неподалеку поскрипывал колодезный журавль, и монотонно, нагоняя тоску, ревели коровы. Павел на миг притих, застыл, прислушался — что-то близкое, до боли радостное почудилось ему в их утренних голосах. Родное и уже неповторимое, для него нереальное, по сути, несуществующее. Потому что даже это, всем доступное, он может слушать лишь украдкой, из укрытия, из подземелья. Будто мертвец.
Павел оглянулся, хозяин и посланец сидели в прежних позах, видимо, ночная беседа не навевала им ничего отрадного.
— Ну, вы тут обустраивайтесь, — наконец поднялся Стецик. — Где нужду справлять — пошли, покажу… Потому что днем нежелательно слоняться даже по двору, — добавил от порога.
Павел метнул на него полный ненависти взгляд, однако ничего не ответил, а Чарнецкий молча вышел за хозяином. «Ус. . . .я паныч, — усмехнулся Павел, — тонка господская кишка, не держит».
День выдался погожий, и Стецик, обрадовавшись ему, а еще больше — возможности вырваться из дому, с самого утра занялся огородом. Приказав Гафии никуда не отлучаться, быть начеку, чтобы никто посторонний не забрел в хату и не обнаружил их ночлежников, он не спеша направился на подворье бригады, имея намерение выпросить коней, чтобы вывезти навоз. Его набралось изрядно, скоро уж копать огород, пока вывезет да разбросает, все, может, и уладится.
Во дворе бригады на всякий случай задержался — послушать, нет ли каких разговоров, не видел ли кто случайно его ночных гостей. Но все было тихо, мужчины собрались, перекурили, погомонили и разбрелись.
— Если бы ты так заботился об общем добре, как о своем огороде… — кольнул Стецика бригадир, однако упрек его прозвучал, скорее всего, для порядка, Стецик что-то ответил, перевел в шутку, на том и расстались.
Лошадки были хорошие, с зимы вышли откормленные, да и нынче содержали их хорошо, однако Стецик тоже подбросил им корму, постоял с часок, чтобы убить время. Домой он возвратился, когда солнце поднялось уже довольно высоко, повисло над лесом; во двор не заезжал, сначала вошел один, дабы убедиться, что все в порядке, и только потом открыл ворота.
Огород у него был просторный, обсаженный вербами; длинной полосой тянулся к реке, сливаясь с зарослями лозняка. Стецик неторопливо набрасывал вилами слежавшийся за зиму кизяк, развозил по огороду. Земля еще как следует не просохла, нагруженная телега вязла, колеса залипали, — после каждой ходки давал коням передохнуть. В полдень, разогретый теплом, навоз испарялся сильнее, подворье наполнилось его резким запахом, пробуждавшим в Стецике предчувствие настоящей весны и весенних хлопот. Несколько лет он был от этого оторван, жил в ином мире, в иной среде, где все это могло быть лишь в воспоминаниях; жил в тех краях, где не пашут, не сеют, где испокон веку шумит тайга, пахнет лесом, свежими опилками, а барачные ночи наполнены духотой, сонными вскриками и людским храпом. О чем он думал тогда, раскаивался ли? Думал обо всем, сожалел, что так получилось, но раскаяния, кажется, не было. Его оттесняло какое-то нереальное, неосуществимое желание возвратиться в те недалекие времена, дни, когда были его воля, его желание, его приказ. О, повторись прежнее, он показал бы кое-кому, где раки зимуют! Чудак, всячески оберегал себя, избегал стычек, когда нужно было… Впрочем, это был бред, попытка хоть как-нибудь оправдаться перед самим собой, перед собственной совестью… Наверное, он снова вел бы себя так же, как и прежде, — ведь человек не волен легко менять свои привычки, он в плену у них. Ибо если это не так, если бы его размышления имели реальное основание — не уклонялся бы он от предложений этих вот «представителей», не водил бы их за нос; наоборот, искал бы с ними контакта.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922 г. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Документальное повествование о жизненном пути Генерального конструктора авиационных моторов Аркадия Дмитриевича Швецова.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Основу новой книги известного прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Анатолия Ткаченко составил роман «Воитель», повествующий о человеке редкого характера, сельском подвижнике. Действие романа происходит на Дальнем Востоке, в одном из амурских сел. Главный врач сельской больницы Яропольцев избирается председателем сельсовета и начинает борьбу с директором-рыбозавода за сокращение вылова лососевых, запасы которых сильно подорваны завышенными планами. Немало неприятностей пришлось пережить Яропольцеву, вплоть до «организованного» исключения из партии.
В сатирическом романе автор высмеивает невежество, семейственность, штурмовщину и карьеризм. В образе незадачливого руководителя комбината бытовых услуг, а затем промкомбината — незаменимого директора Ибрахана и его компании — обличается очковтирательство, показуха и другие отрицательные явления. По оценке большого советского сатирика Леонида Ленча, «роман этот привлекателен своим национальным колоритом, свежестью юмористических красок, великолепием комического сюжета».