Жилище в пустыне. Изгнанники в лесу - [15]

Здесь рассказ Ролфа был вновь прерван рыданиями Мак-Кнайда: этот закаленный и храбрый человек не мог равнодушно слушать потрясающих подробностей.

Дети Ролфа заливались горючими слезами; всех равнодушней была смуглянка Луиза. Быть может, потрясение, пережитое ею в раннем детстве, навсегда сообщило ее характеру спокойную и твердую замкнутость.

– Я приказал жене позаботиться о девочке, – продолжал Ролф после небольшой передышки. – Ребенок, очутившись рядом с ровесницей, маленькой Марией, понемногу успокоился и уснул на руках у приемной матери. Взяв лопату из фургона, я пошел рыть могилу. Покуда мы с Куджо с лихорадочной поспешностью погребали тело, нас неотступно преследовала мысль, что недалека минута, когда мы сами будем нуждаться в подобной услуге.

Исполнив печальный долг, мы вернулись к фургону. Я отвел быков в рощу, где никто не мог их заметить. Покинув жену с детьми на волю случая, я вскинул на плечо карабин и отправился на разведку, чтобы установить, действительно ли ушли краснокожие и далеко ли их становище. Насколько я могу теперь припомнить, у меня созрел план идти в Новую Мексику другой дорогой, свободной от индейцев.

Я сделал два-три километра, продираясь сквозь заросли и крадучись за скалами, – и внезапно различил индейскую тропу, которая тянулась к открытой равнине по направлению к западу. По всей вероятности, индейцев было много, и все притом конные: на это указывали следы копыт. Я принял тогда решение сделать трехдневный переход к югу, а затем уже повернуть на запад. По моим расчетам, я должен был таким образом удалиться от индейцев и подойти к желанному восточному склону Скалистых гор.

Я слышал, как спутники мои говорили о перевале, который находится южнее этих гор и совсем близко от Санта-Фе, и надеялся до него добраться, хотя от этого горного прохода меня отделяло расстояние в триста километров. Озабоченный этими мыслями, я вернулся к жене и детям.

Поздно ночью я подошел к фургону. Мария с детьми была сильно встревожена моим продолжительным отсутствием, но я принес хорошие новости: индейцы удалились.

Вначале я думал провести ночь под навесом фургона; но, так как ночь стояла светлая, лунная и равнина гладкой скатертью простиралась к югу, мне показалось более благоразумным этой же ночью пуститься в путь, чтобы отойти на десяток-другой миль от злополучной стоянки. Предложение было всеми одобрено. Каждому хотелось скорее покинуть мрачные места, и если б даже мы здесь и заночевали, вряд ли кто-нибудь сомкнул бы глаза. Итак, мы решили выступить, дождавшись восхода луны. Но в ожидании, чтобы ночь озарилась луной, мы вспомнили о воде, столь драгоценной в пустыне для человека и животных, и решили наполнить все сосуды, бывшие в нашем распоряжении, водой из источника. Увы, их оказалось недостаточно!

Наконец взошла луна. Мы вывели быков из ограды и тронулись по равнине, стараясь как можно точнее держать на юг. Время от времени я оборачивался к северу, ища глазами Полярную звезду, которая находится в хвосте Малой Медведицы, так что ее легко найти, продолжив линию, соединяющую две последних звезды ковша Большой Медведицы. В течение этого перехода я неустанно оглядывался на северную половину неба, сверяя наш путь по звезде. Каждый раз, когда неровности почвы заставляли нас уклоняться от прямой дороги, я справлялся глазами с маленькой звездочкой, заменявшей мне компас. Она дружественно мерцала в темной ночной лазури, указывая мне путь.

Каждый раз, когда неровности почвы заставляли нас уклоняться от прямой дороги, я справлялся глазами с маленькой звездочкой, заменявшей мне компас

Так мы ехали, то ныряя с фургоном в балки и овраги, то переваливая через зыбучие дюны, и вскоре колеса покатились по твердой, словно утрамбованной земле, ибо здесь начинались так называемые сухие прерии.

Сгорая желанием как можно дальше отойти от краснокожих, мы сделали за ночь порядочно миль. Когда забрезжил свет, мы отошли, я думаю, миль на двадцать от роковой стоянки. Скалистые гряды, ее окружавшие, уже исчезли из вида. Это указывало на большое расстояние, пройденное нами за ночь, так как некоторые пики были достаточно высоки. Между тем все вершины бесследно растаяли на горизонте, и мы облегченно вздохнули при мысли, что краснокожие, вздумав подойти к стоянке, никого там не найдут. Нам больше нечего было опасаться; разве что индейцы по свежим следам пустятся за нами в погоню. Но, допуская и эту возможность, мы отказались после восхода солнца от передышки и ехали непрерывно до полудня. Быки, запряженные в фургон, и моя лошадь изнемогали от усталости. Без привала нельзя было обойтись.

Но вокруг не было ни травинки, ни капли воды, ни намека даже на чахлую зелень, если не считать полыни. Но быки и лошади пренебрегали этим растением, которое росло кругом. Узловатые цепкие кустики полыни с серебристо-белыми мертвенными листьями не только не радовали глаза, но сообщали пейзажу особую мрачность. Все мы знали, что полынью бывает отмечена бесплодная почва. Итак, мы выбрали стоянку, безрадостную для животных. Жгучее солнце ударяло им в голову. Мы не могли дать им далее глотка воды: нас самих мучила жестокая жажда, а крошечный запас подходил к концу.