Жили по соседству - [11]

Слова Наташи последовательностью не отличались, но ее почти никто не слушал.

- Да будет тебе, Натка! - сказала, наконец, Зина, все время спокойно сидевшая на ступеньке крыльца.

- А на твоем месте я задала бы Леньке как следует! Принарядившаяся для прогулки Анна Степановна отозвалась:

- Вернется скоро, наше от нас не уйдет. Федор Иванович, стоя у калитки, разговаривал с товарищами сына. Говорили о заводских делах. В другое время Федор Иванович не остался бы равнодушным к цеховым новостям, но на этот раз в коротких его репликах можно было уловить что-то похожее на усталость и задумчивость.

- Так, так... - говорил он. - Это хорошо, что со Станкостроя пригласили... Делиться хорошим опытом надо... Это хорошо...

Первым понял настроение Федора Ивановича Семен Голованов и, глянув на ручные часы, сказал:

- Пошли, ребята, до дому. Ленька устал и от нас со своей машиной никуда не денется. Пусть проведет вечер по-семейному.

Вместе с ребятами ушла, несмотря на Наташины уговоры, Зина. Уходя, по обыкновению расцеловалась с Анной Степановной и Наташей.

Сумерки быстро сгущались. Все же, пройдя по саду, Федор Иванович успел еще раз оценить и пережить происшедшие перемены: пустоту широкого проезда и холодный простор неба на месте густой кроны дерева. Около сарая белело ошкуренное бревно. На ощупь оно было влажным: древесина еще жила.

"Место дерева заняла машина: закон диалектики, - снова подумал Федор Иванович, садясь на скамейку. - И живуч же, должно быть, инстинкт собственника, если я этак о каком-то деревце тоскую!"

Обнаружив в себе чувство собственника, Федор Иванович глубоко заблуждался. С деловой стороны срубленная груша большой ценности не представляла - в саду были деревья куда более ценные и интересные с точки зрения садоводства, но такого красивого дерева больше не было. Вот этой-то погибшей красоты и было жаль Федору Ивановичу. О ней-то и грустил он весь вечер, а может быть, и гораздо дольше...

5.

Промчавшись по высокому мосту над рекой, машина въехала в город и через несколько минут плавно катилась по асфальту центральных улиц Таврова.

- Куда везти? - тоном профессионального шофера спросил Леонид.

- Ах, куда угодно, только, пожалуйста, стремительно! - воскликнула Доротея Георгиевна.

- Далеко не поедем, - отозвался в свою очередь Сергей Семенович. - Доедем до парка я обратно. Машина подъехала к широким воротам парка.

- Дальше немного, вон туда... Сергей Семенович указал на огни ресторана, маячившие в зелени каштанов и акаций.

- Подъезжай сюда. Так... Стоп! Запри машину.

- Зачем, дядя?

- Затем, что ты, умница, хорошую покупку сделал, и я тебя с ней поздравить желаю. Обмоем, чтобы колеса лучше вертелись.

- Я пить не буду, Сергей Семенович, - довольно решительно сказал Леонид. Мне, как водителю, нельзя.

- Пить тебя я не заставлю, а губы помочить можно.

- Обожаю холодное шампанское! - заявила Доротея Георгиевна.

Заняли столик на веранде, и Тыкмарев подозвал официантку. Заказ, судя по тому, как долго она записывала, был сложен и не во всем выполним. Тыкмарев остался недоволен, сказав:

- Бедно живете! Скажи Александру Митрофановичу: приезжал, мол, Сергей Семенович и остался в претензии.

Запутавшиеся в листве фонари еще не светили, но веранда была освещена настолько ярко, что Леонид невольно подумал: "Точно в витрине магазина сидим".

По-видимому, такую же стеснительность испытывала и Лилиан, севшая спиной к зрячей темноте.

Зато Доротея Георгиевна чувствовала себя как рыба в воде. Она поминутно оглядывалась вокруг, вслух сообщая о своих наблюдениях.

За столиком справа сидели трое мужчин. Футляры со скрипкой, кларнетом и гобоем изобличали их профессию.

- Рядом сидят музыканты! - сказала Доротея Георгиевна. - Адски обожаю музыку! Она всегда навевает на маня безумное настроение. Только не понимаю, почему эти нахалы так на меня лупятся!

Автор очень хорошо относится к Доротее Георгиевне и склонен (заметьте, совершенно искренне!) считать ее замечательной женщиной, но правда для него дороже всего, и он должен констатировать, что музыканты смотрели мимо Доротеи Георгиевны, стремясь разглядеть сидевшую с опущенной головой Лилиан.

Официантка, очевидно давно знавшая Тыкмарева за тароватого клиента, быстро сервировала стол.

Наполнив шампанским (его было принесено две бутылки) фужеры Доротеи Георгиевны и Лилиан, Тыкмарев потянулся к стопке Леонида с графином коричневой жидкости.

Ожегшись коньяком, Леонид торопливо закусил ломтиком апельсина.

- Больше не буду пить.

- И не надо. Ты закусывай как следует... Икорки съешь, потом сардинки.

После двух рюмок, Тыкмарев покраснел и оживился.

- Должен прямо тебе сказать, племянник, одобряю? Одобряю тебя за то, что ты приобрел вещь!

"Вещь" в понимании Леонида была предметом. Ему вспомнились надписи на вокзале и в бане: "Сдавайте вещи в камеру храпения", "Часы и ценные вещи сдавайте на хранение банщице". И английская булавка, и хомутик от ремешка тоже вещи. Но назвать вещью машину!

Леонид только что собрался возразить Сергею Семеновичу, но в это время из парка донеслись звуки музыки: на эстраде исполняли в высшей степени минорный вальс, и он показался Леониду необыкновенно красивым. Понравился вальс и Доротее Георгиевне.