Жили мы на войне - [27]

— Понял, лейтенант, мою задумку?

— Снайпера бы сюда, он бы их потихоньку, не торопясь поубавил, — подумал я вслух.

Кузьмичев обиделся. Хмыкнул недовольно, отвернулся, винтовку к себе потянул. И тут я вспомнил, что когда-то сам ему винтовку с оптическим прицелом вручил. Ребята принесли откуда-то, и порешил я Кузьмичева ею вооружить. Серьезный человек, с рассуждением, зря пулю не бросит.

— Пробовал, что ли? — примирительно спросил я.

— Да, пробовал. Только не то здесь требуется. Мелочь это.

— Что же они, позлить нас захотели? — рассуждаю я дальше.

— Зачем позлить? — отвечает Кузьмичев. — Порядок у них такой. Кто-то когда-то установил, может, даже приказ отдал, а изменить то ли забыл, то ли не успел. Может, на повышение выдвинули, может, убили. Когда они тут укреплялись, нас ведь еще не было. Потом мы подошли, обстановка изменилась, а приказ остался. Вот и соблюдают.

— Идиотизм какой-то.

— Может, идиотизм, — охотно согласился Кузьмичев. — Только нам надо этим попользоваться. Слушай, лейтенант, какой у меня план есть…

Выбрали мы местечко поудобнее, с минометчиками договорились, чтобы отход наш прикрыли, и вечером, захватив в помощь ребят, поползли к немцам в гости. Все рассчитал солдат Кузьмичев, каждую мелочь предусмотрел. Лежим в темноте, часы считаем. Скучно.

— Ни тебе покурить, ни матюкнуться, — ворчат ребята шепотом.

— Успеете еще, — пресекает Кузьмичев.

Как-то незаметно все руководство этим делом он прибрал к своим рукам. Я не обижался, знал: худа от этого не будет. Да и понимал: хочется ему самому задуманное исполнить. Начало светать, верхушки деревьев обозначились, фашисты ракеты пускать перестали, из лощины холодком потянуло, на траве капельки сверкнули.

— Теперь скоро, — спокойно сообщает Кузьмичев, а сам, конечно, волнуется. — Готовьтесь, ребята, через пять минут фрицев горячим завтраком угощать будем.

И точно. На немецкой стороне команды, бряканье котелков послышались. Потом — шаги. Прильнули мы к пулеметам, автоматы изготовили. И когда показалась колонна — все это заработало. В упор били, взвода два, не меньше, на месте положили. Тут и минометчики подключились, им тоже работы хватило. Вернулись мы в свои траншеи более или менее благополучно и спать завалились.

Уж не помню, сколько мне подремать удалось, слышу: будит кто-то.

— Что случилось?

— Опять колонной на обед ходили, — шепчет мне Кузьмичев.

— Ты почем знаешь?

— Я же, лейтенант, там оставался.

— Как так «оставался»?

— Ну да, вы отошли, а я замешкался. Там остался, а в обед гляжу — они опять идут, только маршрут изменили, от наших траншей их теперь не видно.

Посмотрел я строго на Кузьмичева:

— Если еще раз «замешкаешься» без приказа, пеняй на себя.

— Виноват, лейтенант, больше не буду, а только надо с артиллеристами потолковать. Я тут вот нарисовал план, все точно.

Я стал собираться на батарею.

Потом Кузьмичев мне объяснил:

— Я почему остался? Не поверил, что они сразу от своего порядка откажутся. Вот в сорок первом они нас здорово потрепали, по нашим же лесам да полям, как зайцев, гоняли. Конечно, и тогда доставалось им от нас, но все-таки дали они нам прикурить. А почему, знаешь? Порядком они нас давили. Ведь это же не просто армия, а, как товарищ Сталин сказал, «военная машина». Точные слова. Бегал я тогда от немцев, а сам думал — нам бы только изловчиться, придумать, как к этой машине сподручнее подобраться. Теперь вот изловчились, подобрали ключик, теперь она вся на металлолом пойдет. Уж это точно.

…Погиб Кузьмичев под Эльбой, майским светлым днем, уже после того, как фашистская Германия капитулировала. Он пошел с донесением и наткнулся на группу эсэсовцев. Отстреливался до последнего. Мы нашли его на следующий день. Солдаты прикрыли тело плащ-палаткой. Я подошел попрощаться, приподнял палатку и тут только понял, какого цвета были глаза у солдата. Они были чисто голубые, как огромное небо, накрывшее и его, и всех нас, и всю землю. Казалось, в глазах его навечно застыла какая-то вина. Он как бы извинялся за то, что на этот раз не изловчился, оплошал, рано поверил фашистам.

Я прикрыл мертвые веки, постоял, вздохнул и пошел писать письмо в Россию, в далекий райцентр, где Кузьмичев состоял в должности сборщика металлолома…

СОЛДАТСКАЯ КОСМЕТИКА

Солдат Ведеркин был ярко-рыжим. Встанет против солнца — голова золотом сверкает. Прозвали его ребята Паленым. Ведеркин посмеивался да беззлобно махал рукой:

— Скучно братве, пусть развлекаются.

За какое бы дело он ни брался, все старался сделать основательно, не торопясь.

— На войне нельзя торопиться, — говаривал. — Это в мирное время поговорка была: «Поспешишь — людей насмешишь». На войне поспешишь, без ума что сделаешь — кровью умоешься.

Получит задание, отойдет в сторону, постоит минуту-другую, подергает свой рыжий чуб и не спеша принимается за дело. Но уж можно не проверять: задание будет выполнено по всей форме, в самом лучшем виде.

Действовал в годы войны БУП — Боевой устав пехоты. Один из его параграфов предусматривал военный прием — кинжальный огонь. Нехитрый прием, но эффективный и очень опасный. Вперед выдвигался пулемет и тщательно маскировался. Когда противник поднимался в атаку и приближался на расстояние считанных метров, пулемет «оживал» и расстреливал врага в упор. Редко когда пулеметчик оставался жив. Его могли закидать гранатами, обойти с флангов, взять в перекрестный огонь несколько пулеметов. По этим причинам на ведение кинжального огня, как правило, вызывался доброволец. Трудно командиру послать на смерть человека.