Жили-были-видели… - [26]

Как это все выглядело со стороны, рассказал мне позже начальник санатория, который наблюдал за происходящим с высокого берега. Он пытался организовать для нас спасательный катер, но никто из спасателей не решился выйти в море…

Непоротое поколение

Я упоминал уже, что, кроме друзей, у меня появились в Геленджике и враги. Одним из таких врагов стал техник – начальник аэродромной бригады. По совместительству он был парторгом базы.

В Геленджике меня поселили в общежитии персонала, в комнате, где, кроме меня, жило еще пять человек, в том числе и техник. Ребята вставали рано и шли на работу, мне же можно было как командировочному еще поспать. В один из первых рабочих дней я был разбужен ни свет ни заря самым зверским образом – кто-то на всю катушку включил репродуктор и играли гимн. Будучи человеком посторонним, новым, я кое-как вытерпел надругательство и вскоре заснул снова. Однако позже днем попытался договориться с ребятами-соседями, чтобы больше репродуктор утром не включали или включали тихо. И выяснил, что к этому акту вандализма они не имеют никакого отношения и даже сами от него страдают, так как им всем вставать на самом деле нужно попозже. Включает же радио их начальник – техник, который обычно в общежитии не ночует, а приходит под утро, чтобы переодеться и идти на работу. Этот гусь, будучи часто в командировках в Геленджике, кроме семьи, живущей в Таганроге, завел еще одну настоящую семью, где и ночевал, но место в общежитии придерживал, а заодно следил за морально-политическим климатом в своей бригаде. Отловив мужика днем на работе, я попытался воздействовать на его совесть, но получил гневную отповедь, что вот, мол, приезжают всякие из Москвы и разлагают коллектив. Ребята же мне вечером объяснили, что говорить с ним бесполезно, он человек вздорный и опасный. Разумеется, предостережения я проигнорировал и разъединил вечером провод в радиорозетке. В шесть утра вся комната была разбужена громовыми раскатами мата. С трудом разлепив глаза, я сообщил дебоширу, что, если он немедленно не прекратит безобразие, я вечером запру дверь на ключ. Угроза подействовала, но, как мне потом рассказали таганрогские коллеги, говнюк написал в различные инстанции кляузу, где обвинял меня во всяких вредных политических высказываниях. Однако видимых последствий кляуза для меня не имела.

Другой эпизод, связанный с моей неосмотрительностью, мог принести гораздо более серьезные неприятности. Результаты наших испытаний фиксировались в виде показаний приборов, записывающих параметры поведения самолета в различных условиях. В ходе испытаний накапливался большой экспериментальный материал, представляющий ценность для дальнейшей нашей работы в Москве и Таганроге. Этот материал оперативно обрабатывался здесь же на месте таганрогскими техниками и представлялся в черновом виде, в графиках на миллиметровке, без указания масштаба и наименований параметров. В таком виде графики, по существующему положению, не являлись секретными и не должны были храниться в первом отделе. После расшифровки графиков в Таганроге и их засекречивания мы в Москве могли их получить через первый отдел, но это было бы очень нескоро. Желая привезти в Москву экспериментальный материал поскорее, я договорился с инженером, ведущим испытания, переснять черновые графики на фотопленку и, уезжая, взял ее с собой (расшифровать основные параметры я мог по памяти). Приехав в Москву, доложил о результатах испытаний, заслужил похвалу и благодарность начальства, но через несколько дней был вызван в первый отдел, где давал объяснения по поводу «телеги», поступившей на меня из Таганрога. В общем, с помощью Александра Ивановича Тихонова и начальства лаборатории мне удалось отбиться, но в дальнейшем мне посоветовали не проявлять излишнего рвения и быть осторожным с секретчиками…

Расскажу еще случай, когда мое легкомыслие и «бдительность» стукача могли пагубно отразиться на моей служебной, да и на личной, судьбе. Для проведения экспериментов на моделях в лаборатории имелась своя испытательная база на Московском море. На самом деле это был райский уголок в одном из глухих, затерянных заливов водохранилища, с чистым пляжем и отличной рыбалкой, со своими катерами и лодками. Добираться туда можно было на электричке до станции «Большая Волга», а затем – вызванным с базы быстроходным катером. Однажды, проведя на базе достаточно много времени и изрядно соскучившись по общению, я пригласил из Москвы в гости на выходные компанию друзей, благо никакого начальства не ожидалось. Ребята приехали с палатками, были встречены мной на станции и перевезены в ближайший к базе, но находящийся за оградой лес. Ближе к ночи начался дождь, палатки промокли, и я, под покровом ночи, провел компанию на территорию базы, в находящийся в моем распоряжении пустой финский домик. Утром, в воскресенье, потихоньку выбравшись за забор, мы продолжили наш пикник. К вечеру, договорившись с приятелем – капитаном катера, я вывез друзей обратно на станцию и, с ощущением хорошо проведенного времени, продолжил свою командировку. И все бы хорошо, но по возвращении в Москву меня ждал разбор доноса, в котором мои художества расписывались как аморалка и преступное нарушение гостайны. Меня и на этот раз выручил начальник отдела, и я отделался легким выговором, но в заключение мне очень доходчиво объяснили, что в прежние времена меня бы ждали о-о-очень большие неприятности и вообще, меня еще жареный петух не клевал… А ведь и действительно!