Жили-были. Русские инородные сказки – 7 - [13]

– Скажите, Евгений Евгеньевич, – вмешалась Катерина, пока Семенов переводил дыхание, – а вас как мама в детстве называла?

Президент фонда удивился и поднял левую бровь. Но Катерина смотрела на него с таким вежливым интересом, что долго держать паузу он не стал.

– Геша, – ответил президент фонда.

– А у меня сын тоже Евгений, – сказала Катерина, – только я его Женькой зову. А у вас дома Женькой, наверное, вашего папу звали?

– Звали, – согласился президент. – Он был Женька, а я Гешка. Нас так различали.

– Вы на папу похожи, – с одобрением сказала Катерина.

– Вы знали моего папу?

– Нет. Но если он назвал сына своим именем, его явно отличала большая любовь к стабильности и порядку.

Президент рассмеялся.

– Вообще-то меня назвали в честь деда. Папа тоже был Евгеньевичем.

– Понятно, – вздохнула Катерина, – у вас вся семья такая.

– Такая, – согласился президент.

– И мама? – полюбопытствовала Катерина.

– И мама.

Семенов написал записку и подсунул ее Катерине под локоть. Записка гласила: «Дура. Миллионы». Президент незаметно вытянул шею, чтобы увидеть текст, но Катерина предусмотрительно загородила записку ладонью.

– А вы уже придумали, что подарить маме на Новый год? – спросила она.

– Да не могу никак, – оживился президент, подаваясь вперед. – Никаких идей нет.

– А бусы?

– Есть у нее бусы. У нее стенд бус, на всю стену. И серьги есть, и машина.

– Важен не подарок, важно внимание, – встрял Семенов.

Катерина пнула его под столом ногой в колено.

– Подарок тоже важен, – сказал президент Геша.

– Ммм, – согласился Семенов.

– Подарите ей черепаху, – сказала Катерина.

– Почему черепаху? – спросил президент.

– Потому что это единственное, чего она от вас не ждет. Или смените отчество.

Президент расхохотался.

– Отчество-то зачем?

– А вам не надоело? – поинтересовалась Катерина.

– Нет, – растерянно ответил президент. – Я как-то привык.

– Тогда не меняйте, – разрешила Катерина, – тем более в подарок маме. Она ведь тоже привыкла, за столько лет. А черепаху можно еще и расписать. Красками. Будет расписная черепаха в подарок маме. Напишите на ней: «С Новым годом!» – и поставьте дату.

Семенов с удрученным видом складывал в стопочку свои бумаги.

– Да, кстати, – сказал президент, задумавшись о черепахах, – насчет вашей фирмы. Хорошая, по-моему, фирма.

– Хорошая, – согласилась Катерина.

– Отличная! – сказал Семенов.

– Я передам дело в бюджетную комиссию. С положительной рекомендацией.

– А я вам открою тайну, где продаются черепахи, – сказала Катерина.

– Откройте, – улыбнулся президент и подумал: «Я напишу на ней: „Подавись“. И распишусь».

На улице Семенов закурил.

«Женьке – шапку, думала Катерина, но только из ангорской шерсти, остальные не теплые вообще. Шахматы могут быть из малахита, а вот бусы нельзя».

– Витька, я придумала, что я тебе подарю! От всей души!

– Подари мне пять минут покоя от твоей души.

– Ага. Я давно знаю, что тебе не нравится моя душа. Поэтому я подарю тебе свое тело.

Семенов посмотрел с интересом.

– Я тебе в подарок напишу завещание, – сказала Катерина, засовывая руки в карманы. – И когда я умру, ты сможешь пользоваться всеми моими органами. Для чего захочешь.

Семенов тяжело вздохнул. Уже темнело. С неба сыпался бледный усталый снег, и ярко освещенные витрины плавали в воздухе, как аквариумы, набитые рыбами без названий.

Екатерина Перченкова

Сказка про желтый цвет

Если не хотите, чтобы вас узнали, говорила Ивонна, оденьтесь в желтое. Нет разницы, будет это густой канареечный цвет или прозрачный лимонный, он отнимет у вас имя и суть, и взгляды прохожих никогда не коснутся вашего лица. Вместо вас они запомнят человека в желтом.

В шкафу Ивонны висела желтая кожаная куртка и два мужских свитера грубой вязки, тоже, разумеется, желтые. Давным-давно, когда она еще не знала тайны этого цвета, Ивонне приходилось носить шелковую косынку и темные очки. Ее лицо знал каждый третий случайный прохожий, и каждый второй узнавал Ивонну, если она шла по улице, улыбаясь. Улыбка ее была похожа на натянутый лук.

На сцену она всегда выходила, одетая в длинное платье и неизменную свою улыбку. Чужие взгляды целовали безупречный изгиб ее губ. Голос был на втором месте после улыбки, смутно знакомый каждому слуху, прямой и беспощадный, как тисовая стрела.

Лицо Ивонны смотрело с растрепанных афиш на стенах домов, любимых игрушек бездомного ветра… Сама она ходила по улицам, запахнув желтую куртку поверх желтого свитера, улыбалась, хмурилась, смотрела на часы, заводила ни к чему не обязывающие разговоры за столиками открытых кафе, которые доживали последние дни перед мертвым сезоном. Ей все казалось, что собеседники знают, с кем говорят, но не позволяют себе даже намека на раскрытую тайну, словно свита, почтительно подыгрывающая королеве. Но в страхах своих Ивонна ошибалась. Никто не может запомнить лицо женщины в желтом.

К тридцати годам она разлюбила свое имя. Имя можно любить, пока оно звучит пойманным ветром в стеклянной бутылке, но нельзя, когда оно – всего лишь неровные белые буквы на черной бумаге. Ей предлагали руки, сердца, дома и деньги, но она отрешенно сметала сердца с деньгами в одну кучу, справедливо полагая, что не стоит внимания тот, кто любит тебя только за то, что ты – Ивонна.