Жила Лиса в избушке - [9]

— стучали вилками девочки.

Мама, милая мама, с припухшими от слез глазами, махнула рукой и достала из холодильника шоколадную колбасу: пока едим, подтает. Лиса, вжав голову в плечи, мелко тряслась от счастья, тянулась своим компотом к взрослым рюмкам.

Соединили кружки, рюмки, стукнулись, папа сказал:

— Завтра великий день, девочки! Почти сегодня уже. Большой праздник — красный день календаря. 55 лет тому назад...

У всех горели щеки: у взрослых, у Оли, у самой Лисы. Она подняла на своих взгляд, затуманенный едой и теплом. Счастье компотом, пельменями разливалось, расходилось внутри.

Как же хорошо, как повезло, что я родилась в этой семье, в этой стране, думала Лиса.

Тебе и ежу погожу

На углу Восстания и Митавского давали мандарины. Варя ускорила шаг, стараясь опередить тетку в каракуле, спешившую через дорогу к концу очереди. Это ей удалось. Запыхавшаяся Варя спросила: “Кто последний?”, контролируя твердым локтем набежавшую сзади тетку. Стоя в очереди, чтобы не замерзнуть, она сжимала и разжимала пальцы в импортных сапогах на “манке”, постукивала нога об ногу, зарыв подбородок в английскую резинку шарфа, концы которого по моде доходили почти до колен. Валил снег, студеным холодом от земли, продавщица в халате поверх тулупа еле шевелилась.

— Я не буду стоять, — бросила Варя через плечо каракулевой тетке.

Та не удержалась и фыркнула ей вслед: “А так бежала!”

В Митавском переулке домов раз-два и обчелся. Маленький, уютный, он кажется тупиковым, но нет: у дома № 3, похожего на кусок шоколадной вафли, переулок резко бросается направо, вырисовывая букву “Г”. В падающих снежных хлопьях он почти сказочный, ганс-христиановский. Над окнами в четвертом этаже смеются каменные модерновые жабы. Ничего этого Варя не замечала. Задумчиво свернула под арку в глубину дворов, еще арка, не доходя до нужной парадной, спряталась за гаражик покурить. Продуктовые сетки опустила прямо на снег, достала пачку “Стюардессы”.

Она выкурила две сигареты подряд, уставившись в одну точку. Тяжело вздохнула, подняла сумки и направилась к дверям подъезда. Там на пороге, выпуская черного дога, топталась бабка в высоком меховом кепи, Варина мама сказала бы: “Хорошая такая шапочка, богатая”. Подозрительно оглядев Варю, хотела что-то спросить — а вы к кому, например, — но, запутавшись в поводке, передумала.

— Привет, — просипела Ника Светлова, с трудом толкая тяжелую входную дверь, цеплявшую дерматином за пол.

Коммуналка у Светловой — жуть: захламленные коридоры с нецелыми великами и санками по стенам, жирная пыль электросчетчиков, в туалете в шахматном порядке стульчаки на ржавых гвоздях. В кухне, мрачной от соседнего брандмауэра и водосточных труб, утлые тумбы почти вросли в пол, между рамами на закопченной вате — сухие гроздья рябины. Стекла окон уже навсегда в бурых разводах — не добраться до них и до рябины, не вымыть, не навести порядок: огромные рамы рассохлись, шпингалеты в краске по уши застряли в пазах.

— Квартира уникальная — нельзя нам ремонт, — смеялась Ника. — Здесь, куда ни плюнь, дворянские тайны начала века.

Ее муж, Владик, пожимая плечами, говорил, что в доходных домах, как у них, жили не только дворяне.

— Этот доходный респектабельный был, модный, к тому же мы на фасаде, — упорствовала Ника. — Бабушка говорила, что наш этаж полностью одна семья снимала. Очень даже высокородные ребята. Ремонтом всю ауру снесем нафиг.

Владик отвечал, что в семнадцатом году уже обо всем позаботились другие ребята, промежуточные.

Накануне он улетел в командировку куда-то в Липецк, а утром Ника проснулась с температурой под сорок. Дети были немедленно отправлены к бабушке, а Варя по телефону строго-настрого велела подруге не вставать, ждать ее к вечеру для куриного бульона и поддержки.

— Нету, что ли, никого? — усмехнулась Варя на фланелевую ночнушку, в которой Ника вышла ей открывать.

— Да пошли они, — отмахнулась та. — Лев Борисович на днях около моего борща себя резинкой от трусов хлопнул, а я им буду больная одеваться, чтобы в коридор выйти?

— Ты как? — Варя подпрыгнула, чтобы закинуть на полку шапку и шарф.

Похоже, что бывший плотник и вельможи “уникальной” квартирки были дылдами.

Снимая пальто, нашла глазами надпись на обоях у телефонного аппарата: “Сука Акулина 272-29-97”. Рядом за стенкой у Петровых скулила Дамка — хозяева запирали ее в комнате, когда уходили на работу.

— Все время сплю из-за температуры. Когда просыпаюсь, ползу на кухню чай заваривать. Там жалею себя, вою тихонечко. Вон как Дамка.

— Бедная, — Варя пыталась подобрать два одинаковых тапка из войлочной кучи у дверей.

— Плакать на самом деле сладко. Еще по правилам должен молчать телефон. Такое светлое чувство заброшенности. Но он разрывался все время, и тогда я не брала трубку.

— Поздравляю, — ответила Варя мрачно. — Твоя свекровь висит из-за этого на потолке, три раза мне на работу звонила. Причитает так, как будто твои дети уже осиротели.

— Да? — Ника ненадолго испугалась.

Потом она отмахнулась от невидимой Ксении Андреевны и продолжила, шаркая за Варей на кухню.:

— Ты обещаешь быть мне родной матерью?

— Да, дорогой Карлсон! — откликнулась Варя, вытаскивая из сетки курицу.