Жила-была ведьма, или Танцы на краю ночного облака - [17]

И биологичка Татьяна Сергеевна тоже привыкла. Правда, она иногда поглядывала на Лину с плохо скрываемой грустью и печалью, но даже вопросов не задавала. Сказала однажды:

— Я тебя понимаю, ты как лучше хотела…

И все.

А чего особенного? Многие хотят, чтобы было лучше, стараются, только получается у них как всегда, если точнее говорить, ничего не получается.

И голос по ночам потихоньку плохому учил:

«Если взять кокон бабочки однодневки, да добавить ложку меда весеннего, цвет ромашки полевой, настоять на трехдневной воде и дать того настоя выпить человеку, да сказать при том: «Живи пустоцвет, пока не облетит цвет», то и получится так, как загадано — проживет свою жизнь человек бестолково, ни пользы от него, ни вреда особого».

— А такого заговора нет, — спросила ночную темноту Лина, — чтобы всех счастливыми сделать?

Ну не было такого заговора на свете! Не придумал никто.

Вот мы растем потихоньку, растем, родители даже не замечают, а потом вдруг они смотрят, а мы уже взрослые и самостоятельные, готовые ступить в реку, которая понесет нас куда-то, не спрашивая, чего мы хотим и к какому берегу нас тянет. Все плывут по течению, против течения пытаются выгребать единицы, только рано или поздно и их сносит вниз. А все потому, что нам нечего делать у истоков.

К весне у Лины отросли волосы, тут уж Седик постарался. И красивая Лина стала, даже сама себе нравилась, когда в зеркало смотрелась.

— Ой, Линка, — потрясенно сказала Яна. — Какая ты…

— Подумаешь… — сказала Лина. — Может, и красивая, только счастья нет.

Счастливые в интернате не живут, у них и без этого есть где жить. А Лина жила в интернате. Какое уж тут счастье? Красивых не любят, окружающим всегда кажется, что ты своей красотой их унизить хочешь. Поэтому от Лины все держались в стороне, мальчишки обожали ее издалека, а приблизиться не пытались, некоторые вообще ее воображалой считали, да и слухи о способностях Лины продолжали циркулировать среди обитателей интерната, а это ничего доброго ей не сулило. Находились и такие, что гадили и вредили Лине исподтишка: в пузырек туши для черчения муху засунут, дохлую крысу в кровать подложат, пластилином волосы измазать во сне пытались. Только Седик все эти глупые попытки бдительно пресекал. И Янка была верной подругой. Она даже два раза дралась с девчонками, которые про Лину нехорошее говорили. Прямо рыцарь настоящий, а не девчонка.

— Ты их не бойся, — говорила Яна. — Это они тебя боятся. Красивых всегда боятся.

— Правильно она тебе говорит, — соглашался Седик, перебирая быстро отрастающие волосы. — Бабка твоя в молодости, знаешь, какая была!

Странно.

Лина никогда не думала о том, какой была бабушка в молодости. Она помнила только морщинистое лицо и пронзительные глаза. И волосы седые, что выбивались из-под черной косынки.

— Муж у нее, дед твой, — сказал Седик. — Он тоже красивый был. Убили его на войне в сорок втором. Бабка всю ночь не спала, а проснулась, я глянул — седа-а-ая! Я потом пробовал лечить, ничего не помогало. Я уж и заговор на белой бересте пробовал, и росу с красной смородины, и ржаной колос незрелый с лесного поля… Не-а, так седой и осталась.

— Седик, помолчи! — попросила Лина и стала думать про бабушку.

Оказывается, и у нее любовь была. Трудно было в это поверить, сколько Лина себя помнила, бабушка всегда старенькой была. А разве у стариков бывает любовь? Ну что это за любовь, когда на клюку опираешься и спину никак не можешь выпрямить? Но она ведь сама Янке говорила, что ведьмы не всегда были старыми, когда-то они молодыми были и конечно же красивыми. Вот и баба Дарья, если верить Седику, ого-го какой была, за ней все парни деревни бегали, хотя и побаивались. А как же, красивых всегда боятся и робеют к ним подойти. Иногда Лина жалела, что у нее большой любви не случилась. Ну что Колька Быстров? Ничего особенного, хотя при появлении его у Лины одно время слабли колени и дурела она вся, соображать переставала. Сейчас ей это казалось смешным и оттого очень грустным, таким грустным, что иногда даже поплакать хотелось. В подушку, разумеется, чтобы никто не услышал.

Глава девятая

Пришла весна, застучала по водостокам резвой капелью, забушевала синим весенним небом, а запах стоял такой, что жить хотелось и не верить в разные неприятности. Сугробы на глазах съеживались, становились серыми и грязными, на футбольном поле полезла из коричневой комковатой земли зеленая трава, и галки на деревьях галдели, как первоклашки.

Все весной оживает и начинает оглядываться по сторонам, требуя внимания.

Чего же удивляться, что однажды появился во дворе интерната Колька Быстров?

— Слышь, мелкая, — глухо сказал Колька и глядел при этом куда-то в сторону. Словно обжечься боялся о ее взгляд. — Поговорить надо. Отойдем?

— О чем говорить-то? — Лина закусила губу.

Больше всего она боялась, что в этот совсем неподходящий момент у нее опять колени ослабнут и голова кружиться начнет.

— Не могу я без тебя! — сказал Колька хрипло. — Не могу без тебя, дрянь ты поганая!

И заплакал.

А Лина ничего не почувствовала. Наверное, и в самом деле в ней все перегорело уже, не было Кольке Быстрову места даже в маленьком уголочке ее души.