Жил-был один писатель… Воспоминания друзей об Эдуарде Успенском - [13]

И я спел «Тихо лаяли собаки». Потом Андрей Хржановский мне сказал, что это написал Шпаликов. Мы-то её знали как дворовую. Оказалось, нет[4].

Он устраивал такие клубные встречи: любой мог выйти и спеть. На один такой вечер он пригласил Никулина. И я попросил Эдика:

– Если ты с Никулиным близко знаком, попроси его: у меня одна студентка делает кино, и нужен голос Никулина, его интонации. Никакого актёрства, студии, ничего не нужно, только голос.

Он говорит:

– Ну пойдём!

Мы пришли в артистическую. Никулин сидит, такое лицо жёлтое, видно, что сердце не справляется.

Эдик говорит:

– Вот Юра хочет попросить: может вы что-то запишете?

– А что там?

Я объяснил.

– Ой, нет-нет! Это нужно попадать в буквы!..

Я говорю:

– Ровно наоборот. По записи будет делаться фильм…

Он было согласился, взял номер телефона. Но ничего не вышло, Никулина вскоре не стало.

Вокруг Эдика сейчас много разговоров. Всё равно со временем утихнет, всё равно главное выходит на поверхность, всё равно главное – его дар, всё равно мы будем говорить о достижениях, которые абсолютно ввели Эдика в мировую литературу.

Возвращаясь к главному для меня – мультипликации. Когда начинаешь вспоминать, осмысливать, то становится ясно: если бы не соединение разных творческих почерков, разных судеб, разных темпераментов, разного понимания, что такое искусство, не соединение интеллекта с одной стороны и простодушия и грандиозного таланта с другой (я имею в виду Успенского) то не произошло бы того, что произошло.

Всемирно известный писатель Эдуард Успенский был когда-то лихой, весёлый и свой в доску, и пусть он именно таким останется в памяти у тех, кто его знал, но при всём восхищении писателем Успенским, я обязан сказать о том, что он учинил с художником Леонидом Ароновичем Шварцманом, нарисовавшим героев повести. Произошло небывалое – подчёркивая свою единственность, Успенский принялся яростно доказывать непричастность Шварцмана к персонажам, заявляя, что он лишь один из тысячи художников, рисовавших Чебурашку, при этом всегда демонстрируя персонаж, сотворённый Лёлей Шварцманом. В сущности, Успенский единолично лишал Шварцмана авторских прав. Причина непорядочности, вероятнее всего, в обожествлённом временем гнусавом голосе рынка. Прожорливая жажда власти и денег ещё и не так способна изуродовать человеческий состав.

Ну, а разговор о границе литературного героя и нарисованного персонажа, надеюсь, будет иметь продолжение в каком-нибудь другом «сюжете для небольшого рассказа».

Александр Семёнов Мои претензии к академической науке

Вот вы всё: «наука», «наука»…

Ну, и что эта ваша «наука»?

Она, к примеру, утверждает, что вечный двигатель в принципе невозможен.

Нет, они это что – серьёзно? А как тогда эта самая наука отнесётся к тому, что я-то как раз много лет наблюдал безостановочную работу этого самого вечного двигателя? Мало того – лично с ним дружил?

Ведь звали этот perpetuum mobile — Эдуард Успенский.

* * *

Эдик (позвольте мне так его называть, поскольку именно так я к нему обращался все годы нашего знакомства) не мог спокойно сидеть на месте. Точнее будет сказать – он не мог сидеть без дела. Если в какой-то момент Эдик не писал, то обязательно вёл деловой разговор по телефону, или тащил друзей в какую-нибудь поездку, или организовывал выступление, или, разложив инструмент, что-то чинил. Руки у него, кстати, были сильные, «рабоче-крестьянские» (одно из любимых его выражений).

Успенскому было просто необходимо, чтобы жизнь вокруг него кипела, бурлила, выплёскивалась через край. Наверное, поэтому дом у него всегда был заполнен многочисленными представителями животного мира, которые без умолку лаяли, каркали, верещали, требовали внимания и еды.

Питал Эдик слабость и к растительному миру. Но его деятельную натуру не привлекали обычные статичные представители флоры, которые еле-еле, вразвалочку, как бы делая одолжение, почти незаметно бессмысленно растут. Мечтой Успенского была росянка – энергичное растение, которое только и делало, что глазело по сторонам: чем бы поживиться. Такому, что называется, палец в рот не клади. Ну, палец росянка, пожалуй бы, не откусила, но мух она уплетала за обе щеки – мама не горюй!

И вот как-то, к безмерной радости Эдика, я доставил ему эту самую росянку. Отдыхая с семьёй в Клязьминском пансионате, я случайно набрёл на какое-то болото, где и обнаружил это прожорливое растение. Росянка лет десять прожила в гостеприимном доме Успенского, где хозяин её холил и лелеял, кормил полезной для здоровья докторской колбасой.

Но как-то Эдик надолго уехал (кажется, в Финляндию, с Витей Чижиковым). Домашние же, не питая, видно, к растению таких же нежных чувств, безответственно забыли его поливать и к возвращению хозяина росянка засохла, не реагируя даже на самых лакомых мух, не подавая никаких признаков жизни.

Тут же у меня раздался телефонный звонок (мобильников тогда ещё не было):

– Саня! Завтра же едем за новой росянкой! – Эдик рассказал о постигшем его несчастье.

– Эдик, я завтра не могу! Мне послезавтра рисунок сдавать в…

– Саня! Я всё устрою, позвоню им, чтобы пару деньков подождали!