Жил-был кудесник - [35]

- Я никогда не буду писать Летопись, - сказал он в спину Лета. - А писать буду. Но не здесь.

Лет замер. Затем неуверенно обернулся.

- Правда?

- Правда.

- А где ты будешь писать?

- У себя в тереме.

- Тебе... принести бумагу и чернила?

- Если тебе не трудно.

- Я сейчас... сейчас... - засуетился Лет, дрожащими от нетерпения руконогами собирая со стола письменные принадлежности. - Идём!

Жилбыл покачал головой.

- Иди сам. Я приду позже. Мне нужно подняться на холм.

- А ты... - Глаза Лета вдруг подёрнулись недоверчивой поволокой. - Не обманываешь меня?

Жилбыл только улыбнулся. И тогда окрылённый Лет, зажав в трёх руконогах бумагу, чернильницу и перо, стремглав выскочил из беседки и шаром покатился вниз по ступеням.

- Я буду жда-ать! - удаляющимся эхом донеслось до Летописца.

Жилбыл встал со стула и зашагал по лестнице вверх.

Вынырнул я в реальность поздним вечером. Я стоял в кленовом сквере у здания Центра по делам беженцев и смотрел на его светящиеся окна. Надо же, сегодня вечером в целях экономии для всего города отключили электроэнергию, а эта двенадцатиэтажка иллюминировала новогодней ёлкой!

Что делал дома после ухода Летописца, я не помнил. И как добрался сюда - тоже. Раньше "выпадение из реальности" со мной происходило лишь во время творческих мук, и вот сейчас, впервые, это случилось не за письменным столом. Кажется, в медицине это называется первыми признаками старческого маразма.

Я опять провёл параллель между собой и своими персонажами. Аналогия налицо. Так и хотелось поверить в существование бога, который сидит где-то там, на облачке, и скрупулёзно выписывает историю человечества. Судя по алогичности поведения рода людского, писатель из него был никудышный.

Здесь я снова слукавил. Человеку свойственно оценивать окружающий мир сквозь призму личных знаний и увлечений. Вот и я попытался проанализировать своё "выпадание из реальности" с точки зрения профессионального писателя. Точно также один мой знакомый физик выводил знак равенства между внутриядерными процессами и сексуальным актом.

В руке у меня был полиэтиленовый пакет, я открыл его и посмотрел, что там находится. Белый лабораторный халат. Действительно, всё, что происходило сегодня со мной, напоминало временной промежуток между главами. Как и когда я прихватил с собой халат, я не помнил, но вот зачем - знал. И знал, зачем здесь нахожусь. Как и любой пишущий, будь то графоман или настоящий писатель, я всю свою жизнь работал "на-после-смерти". Авось, хоть тогда оценят. Теперь же мне предстояло совершить нечто и в жизни. Все мы, пишущие, на словах интеллектуалы и супермены - не напрасно читатели отождествляют героев с автором, особенно, если произведение написано от первого лица. На самом деле автор пытается оживить хотя бы на бумаге свои грёзы: кем он хотел быть, но кем ему никогда не стать. Сейчас же мне предстояло сделать нечто противоположное: стать суперменом не на бумаге, а в жизни.

Я глубоко вздохнул и зашагал к "чёрному" входу в здание Центра по делам беженцев.

Дверь, естественно, оказалась запертой. Будь я Шварценнегером, выбил бы её пинком ноги или залпом из базуки. Но чего не дано, того не дано - мой вчерашний ночной "подвиг" был из разряда счастливых случаев с вероятностью единицы в шестом знаке после запятой.

Доставая из кармана карточку Татьяны, я заметил, что у меня дрожат руки. Тоже мне, супермен! Если моя догадка неверна, то придётся возвращаться домой несолоно хлебавши. Я сунул карточку в дверную щель и провёл сверху вниз - видел, как это делается в американских фильмах. Замок щёлкнул, и дверь приоткрылась.

Предательски заныло сердце. Подсознательно хотелось, чтобы замок не сработал, и я вернулся домой. Но что я тогда буду делать со своей совестью?

И я шагнул в дверь.

Попал я в небольшой хорошо освещённый зал, уставленный рядами белых металлических шкафов. Похоже на раздевалку, где сейчас, к моему счастью, никого не было. На дверцах большинства шкафов были наклеены таблички с непонятными письменами, как на карточке Татьяны. В дверцах же редких шкафов без табличек торчали ключи.

"Надо понимать, что эти шкафы свободны, - сообразил я. - Вот и хорошо. Не напяливать же халат поверх куртки".

Открыв один из шкафов, я увидел в нём белоснежный халат, докторскую шапочку и такие же белые бахилы. Знал бы заранее, не тащил с собой лабораторный халат, отнюдь не первой свежести, к тому же местами словно молью побитый - прожжённый кислотами. Я снял куртку, повесил её в шкаф, надел халат (естественно, не свой), напялил на голову шапочку и глянул на себя в зеркало на внутренней стороне дверцы. Нормально, хотя с видом работника Центра не совсем вязалась борода - хорошо ещё, что подстриг её два дня назад. Будь она как у Летописца - рыжая, да лопатой, - никто бы здесь не принял меня за своего. А так, может, и сойдёт.

В некоторое смущение меня ввели бахилы. Я в нерешительности застыл над ними, пытаясь припомнить, были ли они на обуви персонала Центра. На Елене, когда она надела халат, бахил точно не было, ног же "регистраторши" за стойкой в вестибюле я не видел. А вот были ли они на тех двоих, что заламывали мне руки? Вроде бы тоже нет... Зато они точно были на парне, толкавшем тележку со штабелем прозрачных коробочек с прыгающими оранжевыми мячиками. Помню, я тогда сильно этому удивился.