Жил-был кудесник - [31]

Я швырнул листки на стол и встал. Пока лично не удостоверюсь, что с Татьяной всё нормально, не успокоюсь. Что там я себе говорил с час назад о смысле жизни в этом поганом мире? Вот смысл и появился.

Другое дело, когда всё выясню...

Под утро ударили заморозки. Они в мгновение ока высушили асфальт, лишь кое-где оставив сырые проплешины. Впервые за последнюю неделю небо очистилось, и солнце заливало улицы холодным, по-осеннему мертвенным светом, что особо подчёркивал вид голых деревьев, необычно рано и не по своей воле сбросивших листву.

Я сидел на лавочке в небольшом скверике напротив высотного здания Центра по делам беженцев и ломал голову, как туда проникнуть. Парадный вход исключался. Мне и так неимоверно повезло, что вырвался оттуда ночью, а теперь же, да ещё с больными руками, нагло идти напролом было равносильно самоубийству. Впрочем, насчёт убийства я, пожалуй, преувеличил. Как не обесценилась сейчас жизнь в республиках одиозного СНГ, вряд ли кто на мою личную специально и целенаправленно покусился бы. Скорее всего, в Центре у меня просто отобрали бы карточку, а самого вышибли пинком в зад.

В очередной раз я достал из кармана карточку и стал её рассматривать. Но теперь я изучал не надписи, а её фактуру. Карточка была плотной, не сгибалась, и тяжелее, чем положено пластику. Похоже, в неё был впрессован металл. Значит, моя догадка верна - это магнитный ключ от дверей, и именно поэтому карточку хотели отобрать. Никогда до этого я не держал в руках магнитный ключ, но в своём предположении был уверен на все сто.

Я опустил карточку в карман и снова стал наблюдать за зданием Центра. Теперь у меня появилась более конкретная цель - определить, где находится "чёрный" вход. Не могло его не быть у столь солидного заведения. Конечно, проще всего было обойти здание и посмотреть, но, хотя все окна Центра были зашторены белыми портьерами, я не мог поручиться, что оттуда не заметят любопытствующего прохожего.

Высока всё-таки суггестия достоверности американских фильмов - даже на моё сознание, вроде бы трезво мыслящего человека, склонного к глубокому самоанализу, она накладывала органически совместимую кальку псевдореальности, трудно поддающуюся идентификации, а потому, помимо моей воли, смещающую восприятие действительности. Иначе, почему мне подумалось, что из окон Центра кто-то обязательно должен наблюдать за любопытствующими прохожими? В голливудских фильмах ужасов, кишащих параноиками, такое в порядке вещей, и, мало того, в это верится.

У нас же эти самые прохожие шли по тротуару мимо Центра по делам беженцев, большинство из них тащило за собой, или толкало впереди себя коляски, гружённые ящиками, объёмистыми сумками, тяжеленными мешками, и высотное здание их абсолютно не интересовало. Зато свой "колясочный бизнес": купи здесь, продай там - они считали вершиной демократических свобод и ногами бы затоптали любого, кто попытался бы их в этом переубедить. Точно также они поступили бы в семидесятых годах с тем, кто попытался бы спрогнозировать, как через двадцать лет они будут заниматься подобным бизнесом, иметь с него миллионы в месяц, но этих денег, возможно, не будет хватать и на хлеб. Примеров такого поведения толпы, ведомой высокопоставленными поводырями, в истории пруд пруди. Это, скорее, правило, поскольку, как ни крути, человек - животное, в огромной степени склонное к общественному поведению. Не напрасно в христианской религии есть слово "паства", почти дословно переводимое как "послушное, управляемое стадо". Из того же лексикона и "агнцы божьи". Что же касается политических поводырей, так резко переменивших курс в восьмидесятых годах, то мне в своё время казалось, что в Ленгли таки удалось получить положительные результаты от нашумевшей некогда программы по модификации общественного поведения, которые затем были успешно опробованы на руководителях бывшего СССР. Впрочем, несколько позже, уяснив для себя интеллектуальный уровень наших политических поводырей, я понял, насколько глубоко заблуждался.

Помимо воли я отвлёкся от наблюдения за зданием Центра и с любопытством разглядывал прохожих. Будучи чрезвычайно рассеянным, я обычно шёл по улице углублённый в свои мысли и не обращал ни на кого внимания. Сейчас же, сидя на скамейке в непривычной для себя роли наблюдателя, я не только разглядывал прохожих, но и невольно стал сравнивать их с теми, кто ходил по этим улицам десять-двадцать лет назад. Сравнение было отнюдь не в пользу сегодняшних. И дело даже не в одежде, хотя она тоже претерпела изменение не в лучшую сторону, не в её фасоне и покрое, а в отношении к ней: мятая, грязная, обтрёпанная. Дело было в самих людях, в выражении их лиц. Печать озабоченности днём сегодняшним и завтрашним безрадостным клеймом лежала на них.

Я попытался найти среди прохожих хоть одного без сумки или коляски и, странное дело, нашёл! Высокого рыжего парня с бородой и в нелепой хламиде до пят. В отличие от всех он шёл не спеша, с любопытством оглядываясь по сторонам. Копна рыжих волос горела на солнце пожаром осенней листвы, создавая своеобразный ореол. Я улыбнулся своим мыслям и покачал головой. Парень был похож на моего персонажа - Жилбыла Летописца. Вполне возможно, что я и раньше встречал его на улице, но, по рассеянности, не замечал, хотя, естественно, что в подсознании его образ запечатлелся. И потом уже этот образ я извлёк на свет божий, будто мною лично придуманный, и сделал его своим персонажем. Так сказать, на основе ассоциативных подкорковых связей... В жизни же этот парень в хламиде, вероятно, был последователем какой-либо буддистской секты - чего-чего, а их сейчас, в духовной пустоте, развелось неимоверное количество.