Жил-был кудесник - [22]

- Стыдно, Шипуша, - с укоризной сказал я, но кошка моё замечание проигнорировала.

Татьяна положила на блюдечко несколько ложек густой сметаны, вскрыла банку "Завтрак туриста" и, безмерно удивившись её содержимому, половину вывалила на кошачью тарелку. И вот тут уж Шипуша повела себя совсем, если так можно сказать, нецензурно. Никогда мне не приходилось видеть кошек, жрущих (именно так!), как собаки: жадно, захлёбываясь, громко чавкая и давясь.

Глядя на Шипушу, я старался есть чинно и одновременно слушать рассказ Татьяны, но, честно, и то и другое получалось плохо. В этот раз я не осоловел, как днём после обеда, а опьянел. Не знаю, что здесь сказалось то ли деликатесы, то ли высококачественный чай, которого я (включая и самый низкосортный) не пил уже более года. Опьянел, словно русский солдат три столетия тому назад, когда в армии вместо водки стали выдавать чай. Тогда солдаты, чьи организмы генетически не знали тонина, хмелели от "горячего вина" на глазах.

Татьяна шёпотом, боясь потревожить дочку, но приподнято, с воодушевлением, рассказала мне о сегодняшнем посещении Центра по делам беженцев. Гастроном по моей подсказке они нашли быстро, но, естественно, ничего из овощей приобрести не смогли. Купили всё на стихийном рынке перед гастрономом, включая и постное масло. И тут на столбе увидели объявление Центра по делам беженцев с подробным указанием как к нему добраться. Они решили не откладывать дела в долгий ящик и сразу же направились туда. Добрались до Центра быстро, да и очереди там, на удивление, не было. А задержались из-за того, что пришлось проходить какие-то сложные медицинские тесты (я как-то слабо удивился - а это-то зачем?, - но вслух не спросил). Именно на основании этих тестов им выдали сухой паёк и пластиковые карточки на трудоустройство. Причём Татьяне почему-то карточку высшего класса, а Елене - третьего. И завтра им с утра нужно было снова идти в Центр, чтобы устраиваться на работу.

Татьяна достала из кармашка карточку и дала мне. Я тупо уставился на красный пластиковый квадрат с золочёными буквами: высший класс, фамилия, имя, отчество, возраст - а далее какая-то тарабарщина из непонятных символов, представляющих собой нечто среднее между греческими буквами и китайскими иероглифами.

Видимо заметив моё состояние, Татьяна быстро убрала со стола и, пожелав спокойной ночи, ушла в комнату.

А я, посидев ещё немного, с трудом согнал с себя осоловелость и принялся надувать матрас.

4

Нет, не снилась мне в эту ночь Волшебная Страна. Не спал я. Не мог. Желудок, раскисший от "кефирной диеты", не принял высококачественное разнообразие "сухого пайка" Татьяны, и я, стиснув зубы от дикой боли, чтобы даже не пикнуть, почти всю ночь промучился на унитазе. В редкие минуты просветления, когда боль чуть затихала, в моей голове начинал навязчиво прокручиваться эпизод из "Крестового похода детей" Курта Воннегута. Почти тоже самое, что и со мной, случилось с пленными американскими солдатами во время Второй мировой войны. Неделю немцы везли их в крытом вагоне без пищи - а в лагере, куда американцев в конце концов доставили, их ждали английские лётчики, по доброте душевной и с помощью Красного Креста накрывшие стол... И ни у меня, ни у американцев никаких лекарств не было. Но они могли хотя бы орать, а я даже воду из бачка старался спускать осторожно. Будь оно проклято моё воспитание!

Утро я встретил в сумеречном состоянии зомби. Серо-жёлтое лицо, застывший взгляд, полное отупение. Желудок, наконец, успокоился, но спать я себе позволить уже не мог - через час мои гости должны были проснуться и идти в Центр по делам беженцев устраиваться на работу. Представив лицо Елены, когда она появится на кухне и увидит на полу измученного поносом храпящего писателя, я спустил матрас, скатал его и умылся холодной водой.

Ледяная вода на некоторое время прочистила мозги, и я смог не только увидеть себя в зеркале, но и воспринять увиденное. Не помню, кто из мастеров кисти писал картину "Положение Христа во гроб", но натурщика он выбрал плохого. С меня надо было писать!

Я сел за стол и заставил себя перечитать концовку рукописи. Сваренные вкрутую второй бессонной ночью мозги слабо затрепыхались, в них со скрежетом сдвинулись шестерёнки, и я, впав в привычный писательский транс, увидел, что случилось в Волшебной Стране дальше.

- Пиши, - грозно сказал Лет, бросил перед Жилбылом пачку листов и водрузил на стол чернильницу.

Из добродушного, стеснительного хранителя рукописи Лет превратился в сурового надсмотрщика. И хотя внешне он почти не изменился, лишь глаза из янтарно-жёлтых стали кроваво-красными, но степенная размеренная походка, повелительный тон сухой речи и равнодушный уничижительный взгляд, приобретённые им при слиянии двух частей Волшебной Страны, преобразовали Лета в совершенно другое существо. Теперь он не заглядывал через плечо Жилбыла, стараясь подсмотреть, что тот пишет. Появились у Лета новые обязанности. Тюремщика. Неторопливо, со знанием дела, он плёл крепкую сеть паутины между колоннами беседки.

Жилбыл обмакнул в чернила перо и замер в нерешительности над чистым листом бумаги. Что писать он не знал. Склеенная лишь бы как Линза уродливо, с безобразным искажением, показывала сразу несколько уголков Волшебной Страны.