Жиголо - [50]

Оркестрик, бухая, убыл в невидимый парк, а мы продолжили наш поздний ланч, переходящий в ранний обед с видами на преждевременный ужин, во время которого Александра для смеха поведала несколько баек о своей чисто конкретной ментовской службе. Я бы не поверил, однако как тут не поверишь?

Например, такая вот правдоподобная история: в два часа ночи в отделение милиции обратился встревоженный гражданин по фамилии Голиков. По его словам, банда малолеток из пяти-шести человек поймала на огороде его козу Розу и снасиловала несчастное животное. От стыда и позора коза сдохла. Кто будет платить неустойку? Разумеется, хозяину мелкой рогатой Розы поначалу не поверили, потом поверили, когда он предъявил фотографию своей любимицы. (Симпатичная коза была, хотя, видать, не пуританка.) Словом, занялись оперативным расследованием и обнаружили великовозрастных балдуёв аграрного профессионально-технического училища, которые со слезами на глазах, признались суду и оторопелой общественности в глубоко некрасивом деянии. На вопрос судьи объяснить мотивы преступления, один из юных скотоложцев чистосердечно раскаялся и сказал, что он, как все еть Розу Голикову и что очень любит свой родной край, и сделает все, чтобы впредь его приукрасить. Младым любителям родной окраины дали по два года (условно). Говорят, склочный хозяин козы остался приговором недоволен и подал апелляцию. И он, безусловно прав: любить свой край надо, но не до такой же крайней, право, степени.

— Мало дали живодерам, — шутил я, — за Розу.

— У нас самый гуманный суд в мире, — беззаботно смеялась Александра.

— Значит, нам с тобой ничего не грозит.

— Нам? Ты о чем, Дима?

— О наших делах, — перевел тему разговора.

Заметно темнея лицом, Александра махнула рукой в сторону окна, где гулял, как денди по strit, новый день:

— Может, бросим все это! — предложила. — Перелетим в теплые края…

— Только не говори о Майями! — возопил. — Что там делать? Хочешь, чтобы мы жили, как в пластмассовом ведре.

— А здесь живем как?

— Как на свалке, — не без пафоса проговорил. — Но это наша свалка.

— Ты мальчишка…

— А если серьезно, — проговорил с нажимом, — не хочу быть «говны».

— Как? — удивилась. — Кем?

Я объяснил: однажды известный актер театра и кино так изрек о своей «благородной» профессии: «Намажем морды и ходим, как говны». Так вот: не хочу ходить в качестве «говны». И буду делать все, чтобы не находиться в подобном состоянии. Такая вот у меня причуда. Каприз. Вычура моей души.

— Все-все, — пыталась ладонью прикрыть рваную рану моего рта. — Я поняла тебя, милый ты мой «говны».

— Александр-р-ра! — прорычал.

— Ах, ты ещё и кусаешься! — дурачилась. — Ну после этого ты и в правду «говны».

— Отшлепаю!

— А я тебя!..

Только через час мы сумели выбраться из любовного водоворота — и то, подозреваю, чудом. Измаянные иступленной любовной стихией наши тела пали на дно плота, роль которого исполняла кровать, и лежали на нем без движения, словно не желая возвращаться в мир жалких и суетных фантомов, уверенных, что их жизнь полнокровна и счастлива.

— Ты как, — спрашиваю, — жива?

— Чувствую себя, как Жанна Д'Арк, которую распяли…

— Ее, кажется, сожгли?

— Сначала распяли, а потом сожгли, — покачивает головой. — И где же мой жиголенок научился такому ремеслу?

— О чем ты? — валяю дурака.

— Наш Дима большой мастер по гончарному ремеслу, если допустить, что женщина — глина.

— Что на это сказать? — дурачусь, выпячивая грудь. — Талант, мать.

— Ах, у нас одаренный, оказывается, мальчик, — восклицает и снова пытается нырнуть в омут страсти.

— Прекрати, — спасаюсь от её инициативных губ. — За последствия не отвечаю.

— М-да, игрушечка, — потягивается с удовольствием, — для дам. — И делает решительный вывод. — Игрушка моя! — Капризничает. — Никому не отдам! — Целует.

— Александра! — пытаюсь остановить.

— Ах, какой стойкий солдатик, — шалит. — Равняйся! — Командует. Смирно! — Смеется. — Сейчас будет объявлена благодарность от командования…

Надо ли говорить, что благодарность от командования была принята по всем правилам уставной службы. В конце концов мой стойкий солдатик рявкнул нечто похожее на «Служу Отечеству!» и мощно салютовал.

— Теперь можно и умереть, — сказала после Александра.

— Почему?

— Я самая счастливая, — объяснила, — а умирать счастливой не страшно.

Я обнял её за плечи, точно пытаясь защитить от неведомой угрозы, и потребовал, чтобы она прекратила хныкать: переделаем все дела и сразу же мчим на перекладных…

— Только не на Майями! — возмущенно вскричала. — Слышать о них больше не могу!

— Валим в Бердянск, глупыха, — успокоил как мог.

— Куда? — вытянулась лицом.

Я объяснил: на Азовском море хохлит небольшой премиленький городишко с диким пляжем, где можно заниматься love под любым юным кусточком или на песочке, или даже в лодочке. Там, в смысле, городке живут многочисленные родственнички — родные тетки, двоюродные братья, любимые сопливые племянники и так далее.

— В общем, — делает заключение Александра, — дыра дырой.

— Зато местечко надежное.

— То есть?

— Ну после того, как мы тут мало-мало накуролесим, — развожу руками.

— Накуролесим…? странно задумывается женщина, словно пытаясь заглянуть в будущее.