Жиган по кличке Лед - [7]

– Это да… – мечтательно отозвался кто-то. Кажется, это был Сава. Он был сентиментален и залюбовался открывавшимся видом (этой умиленной расслабленности в немалой степени способствовал и коньячок, которым Сава обильно прополоскал горло). – Хотя горы тут игрушечные. Вот, помню, на Алтае…

Что именно помнил Сава, осталось невыясненным. Из-под днища машины вдруг выметнулись два клинка пламени, вспышка мгновенно разрослась в ветвистые огненные кусты. «Опель» подлетел, вздыбился, на мгновение словно завис в клубах повалившего дыма и стал разваливаться. У Савы клацнула челюсть, и он испустил сиплый вопль. Отлетело и проскакало по каменному бордюру, отделявшему горную дорогу от пропасти, загоревшееся колесо. Перевернувшись в воздухе, машина упала вверх колесами. Шоферу раздавило рулем ребра. Из-за ржавой будки, замеченной Льдом, выметнулась бутылка с зажигательной жидкостью – такими пускали «на факела» огромные фашистские танки. «Опель» с четырьмя людьми в салоне вспыхнул, как бумажный кораблик. Сережа, страшно ударившись головой сначала о стойку, а потом и о крышу раскачивающегося на краю серпантина опрокинутого автомобиля, закричал:

– Су-у-уки! Это… это – они!..

– Кто?

Сережа не понял, кто спрашивал. То ли Лед, который должен быть где-то там, спереди, то ли Сава, чья огромная жирная туша колыхалась рядом. То ли шофер… Хотя нет, последний только мычал.

Стало нестерпимо больно. Сережа заорал и боднул головой стекло автомобиля. Гудящее пламя проглотило перевернутый автомобиль целиком. Сережа изловчился и выбил-таки стекло. Не обращая внимания на то, что осколки глубоко пропороли ему правую щеку и рассекли висок, он полез из машины. Сава придавил ему ноги, и мордовский вор стал лягать того ногой, целя в лицо, в здоровенную багровую ряшку. Ему удалось вылезти из машины на гравий дороги, он даже попытался встать, но тут же рухнул навзничь, от дикой боли в левом бедре. Сережа поднял голову. За его спиной корчился в огне чернеющий остов «Опеля», а перед глазами, задернутая серой пеленой, вырастала какая-то скала, очертаниями напоминающая контуры человеческой фигуры… Или – человек, контурами напоминающий скалу?.. Вору вдруг вспомнилось изречение какого-то древнего зануды, которое привел в недавнем разговоре этот археолог, Борис Леонидович: «То ли Лао-цзы приснилось, что он стал бабочкой, то ли крохотной бабочке приснилось, что стала она Лао-цзы…» Никогда Сереже не лезла в голову подобная чушь. Значит, в самом деле – пришло время умирать?.. Оторвав от гравия тяжелеющее лицо, с которого стекала струйками кровь, он увидел в нескольких шагах от себя коротко стриженного серого человечка с узкими миндалевидными глазами. Человечек кротко улыбнулся и, подняв руку с зажатым в ней «ТТ», выстрелил Сереже в голову.

И все остановилось.

Человечек перешагнул через труп, хотя его вполне можно было обойти, и направился к горящему «Опелю». Пахнуло жаром, но убийца даже не поморщился. Из огня вынырнула чья– то обожженная, совершенно лишившаяся волос дымящаяся голова. Рот был разверзнут в беззвучном вопле. Потом крик этот все-таки прорвался, налитый силой и неистовой болью. Человек выбросил вперед руку, и на пальце сверкнул, распадаясь бликами, старинный перстень. Убийца задумчиво смотрел, как ворочается в огне обладатель этого перстня. Губы человечка шевельнулись, что-то шепча, и он вскинул пистолет и выстрелил, избавляя бедолагу от мук.

Из салона слышались гаснущие стоны заживо изжаренного Савы. Человечек с кроткой улыбкой, сделавший свою страшную работу, убрал оружие и зашагал по серпантину. За его спиной запоздало грохнул бензобак…

– И это пройдет, – выговорил убийца, не оглядываясь. Он сел у речки на корточки и зачерпнул всей пятерней облепленные белыми пузырьками галечные камешки. Ему вспомнилось, как семь лет назад примерно в этом же месте он и его товарищи остановили и уничтожили автоколонну гитлеровцев. Теперь пришлось убивать своих. Русских.

3. Ялта, три дня спустя

– Мы не можем оставить этот беспредел без ответки! – хрипло выговорил Мастодонт. – Не бывало такого, чтобы жарили уважаемых воров вот так, как курей! Падлы, курвы!..

– Брат, не горячись… – начал было вор по прозвищу Грек.

– Твои братья в овраге гнилую лошадь доедают! – заревел Мастодонт и хватил стакан водки, хотя всем было известно, что больше рюмочки он себе не позволял вот уже несколько лет. – И тебе туда дорога, если ты не желаешь понять, что только кровью можно замазать эту гниль, эту гнусность. Понимаешь, его с близкими зажарили, как поросенка! Пропасли и угробили, как тухлого фраера! А ты мне тут втюхиваешь!

У Мастодонта горели глаза. Черные, неистово сверкающие, они были похожи на две оливы в кипящем масле. Откинувшись на спинку жалобно скрипящего стула, он тяжело, шумно дышал. Георгий Мастриди, он же вор в законе Мастодонт, он же Большой Маст, вцепился пальцами в массивный подбородок, пытаясь успокоиться, наконец обвел глазами застывших по обе стороны длинного стола воров. Смотрел он так внимательно, словно видел этих тертых, проверенных авторитетов впервые. Многие из них приехали сюда, в Крым, специально для того, чтобы принять участие в важной сходке. Вот одноглазый Джага; расторопный и лихой Гавана; обманчиво грузный и неповоротливый Гурам Кутаисский; а вот Ваня Бахча; молчаливый Макинтош; задорный Грек, сейчас закусивший нижнюю губу; краснолицый Саня Кедр пьет чай, напоказ отодвинув водку; длинный и тощий Сулима, брат сгоревшего Сережи, вертит в пальцах вилку…