Жидяра - [39]

Миша снял шинель и шапку, неторопливо и аккуратно поместил их на вешалке и вошел. Все уже сидели за столом, густо уставленном блюдами и бутылками. Пока Миша мостился где-то с краешка, присутствующие лихо пропустили по первой, затем, не успел он взяться за вилку, — по второй. Перед ним поставили тарелку, швырнули на нее несколько картошин, ложку-другую винегрета, пару-тройку шпротинок, котлету, кружок колбасы и кусочек хлеба, в стакан плеснули водки и занялись Левашовым. Торжественно-тупые тосты, артиллерийское чавканье, бульканье водки, звон вилок о тарелки, скрип стульев, разговоры, смех — все это сливалось в единый монотонный гул, словно вата, закладывавший уши.

Миша вдруг подумал, что это все похороны. Неизвестно почему. Похороны, и все тут. Ему захотелось матернуться. Он сдержался. Близкая подруга покойного — справа от Миши — хлестала водку как кефир и после каждой порции громко и как-то даже требовательно икала. Слева сидел потный дядя усопшего с багровым разбухшим носом и мешками под глазами. Он скалил гнилые зубы, то и дело хлопал Мишу по плечу, слюняво чавкал, плевался и требовал, чтобы "этот бравый сержант, армейский друг нашего Димочки" пил еще. С одной стороны, Мише хотелось хлобыстнуть грамм триста, чтобы меньше обращать внимание на окружающих. С другой стороны, его инстинкт злой бродячей дикой собаки сигнализировал, что пить не стоит. Миша не стал пить. Он лениво поковырялся в винегрете, глотнул котлету, воткнул вилку в хвост шпротине и заскучал.

Врубили музыку. Завыли хриплыми голосами блатные — о трудностях и невзгодах зековской жизни, о голубях над зоной, об импотенгской действительности одного нью-йоркского таксиста. Миша блатных терпеть не мог.

— Записей "Машины" здесь нету? — спросил он через стол у чернявого штампа, только что опроставшего очередной фужер беленькой.

— Чего? — тупо уставился тот на Мишу,

— Понятно, спасибо…

Встреча все больше превращались в обыкновенную пьянку. Все жрали, пили и ржали. Миша зевнул и посмотрел на часы. После очередного тоста присутствующие с гоготом и топотом, тиская баб и влетая задницами в мебель, пошли в пляс. "Пора линять", — подумал Миша. На другом конце стола кто-то (Мише не было видно, кто) масляным голосом рассказывал анекдот:

— Короче, приходит жидовский мальчик из школы домой…

Миша поднялся и начал пробираться к выходу. На него никто не смотрел. Осторожно обогнув гарцующих, потных, с безумными глазами, людей, он уступил дорогу несшемуся вприсядку и, кажется, потерявшему управление мужику и пробрался к двери в коридор.

—..что ты, Абраша, в школу в дубленке — слишком жирно…

Все ржали. В коридоре, снимая с вешалки шинель, Миша прислушался. Из-за угла — из кухни — доносились голоса.

— …А этот жидяра-санинструктор? — спросил сильный низкий голос.

— Да, — ответил голос Левашова, — он тоже.

— Дрочил?

— Ну, — утвердительно произнес Левашов. — Он же здоровее меня, дед, да и власть у него была.

— Но комиссацию ведь он тебе помог сделать? — спросил третий голос.

— Он. Но он за это денег требовал. И, если че не по его, сдать начальству обещал или хлопнуть втихую.

— Так он сюда за бабками прикатил?! — зло спросил первый голос.

Ответа не последовало — наверное, Левашов кивнул.

— Сука, все они, жиды драные, такие! — продолжал возмущаться первый голос. — Только бы деньгу скачать!..

— Бил? — спросил второй.

— Ну.

— Может, обзывал как?

Запала пауза. Миша представил себе Левашова, морщащего лоб в попытке вспомнить.

— Да, — встрепенулся Левашов. — Быдлом все время называл.

— Мля, пидар, жидяра! — заскрежетал первый голос.

Упал стул — наверное, говоривший вскочил. — Шиздец ему. Ты как, Воха, впишешься?

— Впишусь, — ответил второй. — Шас докурим, вызовем жидяру на улицу и на пустыре шиздонем.

"Линять надо, — нервно думал Миша, торопливо надевая шинель. — Ах, мля, Левашов, козел! Да кто ж у него, суки, денег просил? И в мыслях ведь не было!" Он надел шинель, нахлобучил шапку и крутнул колесико замка. "И под рукой ведь, как назло, ничего тяжелого…" Миша побежал вниз по ступеням. Уже выбегая из подъезда, он услышал сзади скрип двери, раскатистый мат и грохот каблуков по лестнице. Миша поддал и выбежал на огромный пустырь — кажется, он перепутал выходы. В ноге стрельнуло. "Мля, с больной ногой не убегу…". Сзади доносились ругань и топот. Миша остановился и обернулся. Противников, как и следовало ожидать, было двое — насколько он понял в самом начале за столом, двоюродный брат Левашова и его друг. Они набегали. Миша успел скинуть шинель и шапку,

— Стоять, пидар! — рявкнул низким голосом белобрысый здоровяк лет двадцати пяти, бежавший первым.

Второй, как успел заметить Миша, был тоже не слабым мальчиком. "Хорошо, что я не пил", — подумал Миша. Больше он уже не думал — команду приняло подсознание. Миша ушел из-под удара белобрысого и тут же встретил прямым набегавшего второго. Тот закрыл лицо руками и со стоном согнулся.

Воха, ты че? — ревел белобрысый, нанося Мише мощные удары. — Воха, ну! Давай! Воха!

Его кулак тонны в полторы весом въехал Мише в солнечное сплетение, второй высек искры из скулы. Миша чуть не грохнулся в снег. Уйдя в глухую защиту и маневрируя, он приходил в себя. Белобрысый вошел в раж и наступал на Мишу все круче. Воха, кажется, тоже очухался, сморкнувшись кровью, утерся, сжал кулаки и налетел на Мишу с другой стороны. Миша зарядил ему со всей дури в лоб, в скулу, потом — белобрысому в челюсть. Казалось, дело начинает выправляться. Но потом белобрысый снова попал ему по морде. Окровавленные губы обожгло морозом. У Миши перед глазами растеклись оранжевые круги, он "поплыл", попусту размахивая руками. Эти двое что-то орали, но Миша ничего не слышал — он только смутно видел сквозь оранжевую пелену, как они раскрывают рты и двигают локтями и плечами.