Жидяра - [29]

— Да что ты знаешь обо всем этом, урод?.. — ротный вдруг замолчал, потом сказал: — И я от тебя подчинения добьюсь. Иначе сядешь.

— Лучше сяду, чем быть у вас чертом! — Миша вдруг зло усмехнулся. — Только вы меня заранее предупредите, когда сажать соберетесь, ладно?

— В бега подашься?

— Зачем в бега? Постреляю. Я уже давно наметил, кого.

— Да ты че пугаешь, урод?

— Я не пугаю. Сами знаете. Просто вы не оставляете мне другого выхода.

— Какого выхода?

— Я хочу нормально отслужить и нормально дембельнуться. Меня дома мама с папой ждут. А вы с вашими чурками не даете мне этого сделать.

— Э, Коханович, следи за базаром! — опять обозлился ротный. — Что значит "ваши чурки"?!

— Конечно, ваши. Вы ж без них ногой не ступите. Они и порядок в роте организуют, и недовольство подавят, и вам задницу лижут, потому вы им слова не скажете, — Миша сплюнул и продолжил: — Вы ж со своими офицерами, наверное, уже забыли, как команды подаются. Все ВАШИ ЧУРКИ, — он специально сделал ударение на этих словах, — командуют. Заткнись!

Чтобы любящий папочка сходил с дочками в кино. Как трогательно.

— Да ты че, урод! — ротный был в ярости. Он с силой рванул Мишу за рукав. — Я тебе сейчас хлебало разнесу…

— А когда вы с вашими офицерами бухаете, дочки там тоже присутствуют?..

Ротный врубил ему в челюсть, "Крепко бьет", — подумал Миша, поднимаясь.

— Во-во, — продолжал он, — а еще лучше — на губу. А вообще по кайфу — под трибунал, лет на пять строгача. Крыть-то нечем.

Последняя фраза повисла в воздухе. Ротный взял себя в руки. Ладно, хватит шиздеть. Пошли. Они на минуту зашли в роту ротному надо было взять какие-то бумаги. Миша стоял рядом с дневальным, дожидаясь ротного, как вдруг к нему подошел сержант Сулейманов. — Тебя на губу повезут. Через политотдел. — Мишу поразила правильная русская речь. — На, пригодится! Миша стоял дурак дураком, сжимая пачку сигарет в кулаке и уставившись в спину спокойно удалявшегося Сулейманова. "Что это? — не мог он понять. — Хитро задуманная подляна? Ловушка? Что? Может, там не сигареты?" Он заглянул в пачку. Самая настоящая "Прима"! Миша ну ничегошеньки не понимал. Но додумать он не успел: подошел ротный. Ротный действительно отвел Мишу в политотдел. НачПО подполковник Белоконь был заслуженным, испытанным партийцем старой закалки. Любимым его занятием было кого-то за что-то (все равно кого и за что) палить и сажать на губу. Часто можно было видеть НачПО шатающимся по казармам в поисках крамолы. Крамолой для него было все — от расстегнутого крючка на воротнике до глаженых сапог, не говоря уже о гитарах и любых, кроме "Устава" и "Программы КПСС", книгах. Меньше пяти суток у него не получал никто. Когда НачПО входил в какую-нибудь казарму и дневальный орал "Смирно! Дежурный по роте — на выход!", можно было увидеть, как из окон на противоположной стороне казармы начинает вылезать целыми взводами личный состав и разбегается по соседним казармам. С НачПО никто не хотел сталкиваться. Иногда он приставал к какому-нибудь незадачливому солдату просто так, чтобы разогнать себе желчь. Заканчивалось это всегда одинаково: не успев понять, в чем же он провинился, солдат катил на губу. Вообще НачПО был мужчиной коротких актов: для того, чтобы распознать классового врага и отправить его на губу, бравому подполковнику за глаза хватало пяти минут. А еще НачПО был боксером с двадцатилетним стажем, и среди солдат ходили упорные слухи, что провинившихся он заставляет работать с собой в спарринге и измывается над ними в свое удовольствие. Мишу НачПО работать с собой в спарринг не поставил. Все было гораздо проще и обыденнее. Он смерил вошедшего солдата оценивающим взглядом, выдержал паузу и вдруг рявкнул: — Ну что, допрыгался, преступник?! Мне о тебе неоднократно докладывали! Мерзавец! Уголовник! — Он резко вскочил и подбежал к Мише. — А тебе известно, солдат, что твое дело уже на столе у корпусного прокурора?

Мише это не было известно. Черт его знает, этого козла, — может, и правду говорит.

НачПО вдруг подался вперед, тело подобралось, плечи ссутулились. Миша предусмотрительно стал к нему боком и напрягся, ожидая удара.

— Как стоишь?! — заорал НачПО. Его глаза заскользили по всей Мишиной фигуре. — Почему крючок не застегнут?! — Крючок был застегнут. — Почему затылок не подбрит?! — Затылок был подбрит. — Почему?..

НачПО вдруг отстранился, вздохнул, неторопливо я даже как-то расслабленно вернулся за свой стол и, словно нехотя, сказал:

— Десять суток ареста… Все, пшел нах отсюда, урод…

Миша отдал честь, грохнул каблуками, шваркнул "кругом" и, чеканя шаг, вышел. Ротный тотчас посадил его в политотдельский уазик и отвез на губу. Когда уазик въезжал в ворота комендатуры, Миша вдруг начал нервно крутить головой по сторонам и зашевелил губами. "Шугается", — подумал презрительно ротный. Он сдал Мишу нач-кару и с чувством выполненного долга уехал. "Его здесь наверняка задрочат", — думал он.

^шда не шугался. Он высматривал какую-нибудь знакомую рожу, чтобы взять спичек. "Боже мой, — подумал он, вспоминая визит к НачПО и разговор с ротным, — Раньше мы все их так боялись и дрожали перед ними, и заглядывали им в рот, и их слою было для нас высшим законом. А теперь вот оказывается, что они все просто тупорылые армейские утюги, и любой мало-мальски толковый солдат будет на них дожить с высо-о-о-кой башни. Что я и делаю". А может, он и не утруждал настолько свои мозги и подумал только: "Чмыри они все, матъперемать!" На губе было ужасно скучно — не в пример прошлому разу, в камере никто интересный ему не попался. Поэтому Миша все свое время отсидки тратил на то, что придумывал способы отомстить своим обидчикам. Сначала он разработан четкий план уничтожения родной роты, когда она заступит в караул (учитывалось все — даже отсутствие освещения в комнате отдыхающей смены). Потом ему показалось несправедливым, что из всех офицеров роты погибнет только тот, который будет в этот день начкаром, и он разработал план уничтожения всех офицеров роты, когда они будут проводить очередной ротный строевой смотр (уничтожением самых отъявленных козлов-азиатов Миша решил пренебречь: они были лишь инструментами чужой воли, на них нельзя было злиться).