Жестянка - [11]

Последние же годы своей жизни не вспоминает почти никто, однако люди знают, что какое-то количество лет долгосрочной памяти у них необъяснимым образом сгорело. Остаются только фрагменты былого, странные, часто не связанные картинки. Клятую Чехию я хорошо помню, а Енисей-Батюшку, откуда родом – почти никак, один туманный вид на огромную студёную реку, даже не понимаю, с берега я смотрю или с корабля.

Интересно то, что память у прибывающих теряется очень фрагментарно, в основном личные воспоминания засланцев об их прежней жизни. Знания вообще, моторные навыки практически не страдают, сленг. Хотя с последним бывают проблемы. Знаю людей, которым слово «сталкер» было незнакомо в его игровом значении, хотя судя по возрасту, должны были играть. С другой стороны, кое-какие словечки, известные большинству, я подцепил уже здесь. Однако у всех остался словарный запас и знание литературы, полученные некогда знания и навыки.

Вот только с пробуждением последних могут возникнуть проблемы. Спросят тебя, например: «Знаком с ремонтом двигателей внутреннего сгорания?». В ответ лишь плечами пожмёшь… А потом окажешься случайно возле поднятого капота, и руки внезапно сами вспомнят, что нужно делать. Вот только состыковать эти навыки с конкретными воспоминаниями не получится. Где приобрёл, при каких обстоятельствах? То есть, как образно выразился Дед, «у нас стёрто резюме».

Ни карьеры своей никто не знает, ни конкретного места работы, ни специальностей. Я припоминаю, что какое-то время служил контрактником где-то за границей, где-то на юге, в жарких странах. Тут без подробностей, я их и сам не знаю. В каких войсках служил? Д а чёрт его знает, без понятия. Владимир Викторович утверждает, что здесь некогда стояли дивизион зенитных систем С-200. Даже не попробую оспорить это утверждение. Названия всякие слышал: «Бук», «Тор», «Триумф», но я точно не зенитчик. А вот в «стрелковке», например, кое-что соображаю. И что мне это даёт?

Ни-че-го.

Есть ощущение, что какое-то время учился в региональном вузе или университете, причём на гуманитарке, прорывается нечто соответствующее в лексиконе, имеются странности словарного запаса…

Ладно, мне немного проще, контрактная служба в армии хоть что-то объясняет. А вот каково Ирке Кретовой, с какого бы пуркуа она такой профессиональный боец-рукопашник всем на зависть, а? Видели, небось, как женщины на истерике друг с другом дерутся? Даже если в симметричной схватке сталкиваются любительницы помахать руками, удары у них всё равно идут по другой траектории, чисто по-женски. Даже в профессиональном женском боксе это порой заметно. У Кретовой же удар совершенно мужской, крепкий кулак летит по оптимальной траектории, безупречная техника. Профи!

А личико при этом целое, заметьте, хрящи не сломаны, скулы не расшатаны, брови не биты, голова без шрамов и шишек. Стреляет отлично, тактику действия малых групп знает на пятёрку. И как же всё это объясняет она сама? Помнит, как училась на воспитателя детского сада, во как! Ирка-воспиталка, ёлки!

Если человеку с первых же часов не помогать, то он с катушек спрыгнет, бывали случаи сумасшествия.

Так что сталки-вольняшки нам сейчас совсем без надобности.

Поэтому лучше просто свалите, идиоты.

Идите, свою красненькую поймайте и на том успокойтесь.

Глава 3 Главная удача

Здесь далеко не самый лучший участок для работы спасателей. Это гадостное место у групп называется Пылевиком. Сухая серо-жёлтая пыль видна повсюду. Она летит из-под зубастых колёс внедорожника, надоедливо оседает на лобовом стекле и капоте машины. Она – на подошвах ботинок и камуфляже, лезет в лёгкие и в глаза, противно скрипит на зубах. Эта пыль везде, куда ни глянь.

Тонкая лента укатанной грунтовки в Пылевике не заканчивается, дорога тянется куда-то за горизонт, к высокой горной гряде, над тёмными распадками которой часто возникают удивительные миражи. Каждый визит к Пылевику оставляет о себе неизгладимое впечатление – тоскливое чувство безнадёжной утраты непонятно чего, ворошащееся где-то под сердцем холодным комком…

Напарница быстро обежала баррель, проверяя, насколько он устойчив, здесь песок вперемешку с кусками высохшей глины, обманчивая субстанция.

– Как?

– Нормально встал, начинай, Денис.

Положил руку на рукоять принудительного открывания люка – и пробило!

Даже лапу одёрнул.

– Ты чего, День? – тихо спросила Ирина, тоже вздрогнув.

Молчу.

– Денис, не зависай!

– Чую, бляха. Видит бог, чую, Ир… Там живые внутри, подруга, – яростным шепотом проскрипел я пересохшей глоткой. Быстро облизал губы, потому как разнервничался так, что сразу во рту пересохло. Потянулся за фляжкой, висящей на ремне – надо взять себя в руки.

Привыкнуть к такому невозможно. Это в настоящей цивилизации спасатель может притерпеться и очерстветь, но не здесь, не в общине, где каждый выживший – воистину высшая ценность.

– Показалось, что корпус дрогнул…

– Дрогнул? О как! Ты это серьёзно? – прищурившись, несколько фальшиво усмехнулась напарница. Она тоже нервничает, надеется и верит в спасательскую удачу. – Как он вообще может дрогнуть?

– Не знаю, Ир, почувствовал. Рацию тащи из машины, сейчас тут всё закипит.