Жестокость - [16]

Но татарин хотел поговорить с ним и спросил:

- А в ваших местах как пшеница?

- Нэт пшеница! - сердито и срыву отозвался грузин. - Хылопок... Вата-вата... Другом месте Грузия есть, - нашем нема... не хочу сеять... Псс... пышеница!..

И, желая, должно быть, полнее выказать свое презрение к ним ко всем, к этим шестерым комиссарам, и показать свое превосходство, добавил отчетливо:

- Мандарин есть, алимон есть, гранат...

- Эх, крымский виноград, говорили, сладок! - вздохнул рязанец. - Не дали, черти, и попробовать!

- О-о!.. Наш виноград! - поднял палец татарин.

- Таки и бессарабский наш тоже сладкий! - вспомнил еврей ночные молдаванские воза с фонарями. - Я-таки много его скушал!.. А вино наше бессарабское!.. Это ж... А?

И он попытался придать своему древнему трезвейшему костлявому лицу выражение лихого пьяницы и большого знатока вин и всех вообще сладостей жизни.

- Бес-сарабское?.. Кис-ля-тина! Дрянь! - покривился студент. - Тоже еще вино!

- Н-ну, уж если вам там, в вашем Тамбове, попалась одна кислая бутылка, то это ж совсем не значит! - защищал свой Каменец и соседнюю Бессарабию еврей.

- В Перекоп чумаки наши колысь по сiль iздылы, - неожиданно вспомнил полтавец. - Ось, побачимо, який такий Перекоп!

Но латыш проходил через Перекоп с отрядом, вступавшим в апреле в Крым, и сказал презрительно:

- Даже и смотреть нечего, товарищ! Сравнительно наш Тальсен - это столица.

И он протянул "Та-альзен", как называют этот заштатный городок местные жители, латыши и немцы.

Полевое солнце было так щедро на тепло и свет и так по-родному для всех травами пахло... Желтая песочница чиликала рядом и вздрагивала узеньким длинным хвостиком, готовая каждую секунду вспорхнуть и чиликнуть дальше. Была кругом та неторопливая творческая лень, та неслышность и в то же время полнота жизни, которую душа хорошо понимает только в детстве. И дальше в степь ехали с веселыми лицами.

Полтавец даже пел смешную песенку про какую-то Гапу:

Напысала Гапа Хвэсi,

Що вона теперь в Одэсi,

Що вона теперь не Гапа,

Бо на неi бiла шляпа,

И така на ней спiдныця,

Що сама кругом вертыця!

И всем заочно понравилась эта одесская Гапа, только рязанец справился, что такое "спiдныця" и как она может сама кругом вертеться, а студент решил, что Гапа была не иначе, как одесская балерина, и, сам улыбаясь этой догадке, выставив красивую белую шею с рокочущим кадыком, добавил:

- Ах ты, не хватает нам сейчас этого бабьего элемента!.. Совсем не модель без баб ездить!.. Ши-карно бы мы с какой-нибудь Гапой катили!..

И толкнул коленом в колено сидевшего напротив татарина.

И потом все, даже черновекий еврей из Каменца, начали говорить о женщинах, так как все были здоровы, молоды, сыты, считали себя в безопасности и отдавались солнечной ласке и быстрому бегу машины.

Татарин даже показал всем карточку задорноликой блондинки с надписью: "От твоей Сашок" - и пояснил:

- Это я ее звал так: Сашок... Не люблю, как говорят Шура - некрасивой слово!

Только латыш, сидевший рядом с грузином, препирался с кожаным человеком из-за дороги. Грузин свернул с большака и ехал проселком, и латышу казалось, что тут какой-то подвох, а грузин сердито доказывал, что так вдвое короче, что он тысячу раз ездил в этих местах и отлично знает все дороги.

Латыш соображал, оглядываясь кругом, видел ли он эти места, когда шел тут два с чем-то месяца назад с отрядом, и ему казалось, что видел, и втайне он соглашался с шофером, что так действительно будет короче, но на всякий случай повторял внушительно:

- Если что, - то живой не будешь, - знай!

- Вон деревня - видал? - указал вперед грузин. - Там спроси, - так еду, - не так еду.

В деревне, - деревня была болгарская, - сказали, что дорога эта на Перекоп и что так гораздо короче, чем по большаку, и это успокоило латыша.

V

Село, - и довольно большое, - к которому подъезжал форд часов в двенадцать дня, и была как раз та самая Бешурань, где еще утром в этот день узнали, что коммунисты уходят, и арестовали свое начальство.

Издали оно казалось совершенно тихим, несколько даже убогим, как все лишенные почти зелени великорусские села, в которых, если кто, глупый, вздумает посадить какую-нибудь ветлу около своей избы, то непременно найдется умный, который ветелку эту вырвет из земли себе на палку.

Тихая церковка стояла в середине с давно, видно, некрашеным порыжелым куполом, раньше зеленым, и по церковке этой вспомнил латыш, что проходил как раз через это село с отрядом, наступавшим по лобовой линии от Перекопа.

Вспомнил даже, что именно здесь какой-то старик спрашивал его строго, настоящие ли они большевики, которые за народ стоят, чтобы больше нарезать земли народу, чтобы как можно больше, зато они и зовутся "большевики", - и как он ответил тогда, смеясь:

- Самые настоящие, дед!

А дед воззрился на него голубыми глазами, с очень маленькими точками зрачков, и, мигая седою бровью, сказал:

- А то... вот я к чему: были у нас тут в прошлом годе - тоже большевики будто назывались, - ну уж такие ж были арестантюги проклятые, не дай бог!

И он утешил его, смеясь и хлопая по плечу:

- Теперь хорошо будет, дед!