Жестокое милосердие - [9]

— Как идет акция, господин обер-лейтенант?

— Она уже закончилась?

— Нас сменят?

— Быстро перевяжите раненого, — последовал один-единственный ответ. — И прекратите болтовню. Проверьте мотоциклы. Раненого — в машину. Будете сопровождать меня до Жечников.

— Но ведь наших там нет, господин обер-лейтенант, — неуверенно возразил начальник патруля.

— Именно поэтому вам и приказано сопровождать нас.

— Да и село, насколько мне известно, партизанское. Появляться в нем на ночь глядя…

— Расстояние до села?

— Километра три.

— Через полчаса мы должны быть там.

— Да нам и километра проехать не дадут! — буквально взмолился обер-ефрейтор. — Перестреляют.

— Это приказ. И не теряйте времени. Да, партизана положите у дороги. Крестьяне его похоронят. Автомат и патроны — отдайте моим людям. Вы, обер-ефрейтор, на своем мотоцикле едете первым. Второй мотоцикл следует за машиной.

Андрей так и не понял: то ли начальник патруля заподозрил что-то неладное, то ли все еще не мог оправиться после испуга. Да только слишком уж угрюмо и подозрительно осмотрел он невесть откуда появившихся здесь офицера и его машину, проверил магазин своего автомата, и только потом уже дрожащим голосом велел своим подчиненным выполнять приказ господина обер-лейтенанта.

— Вы видите среди моих солдат вон ту польку? — решил немного успокоить его Беркут, отведя чуть подальше от машины.

— Значит, она все же полька… — покачал головой обер-ефрейтор. — Я так сразу и решил.

— Так вот, хотя я и не имею права разглашать эту тайну… Но, чтобы между нами не возникало никакой недосказанности… Это не просто полька, это секретный агент гестапо, — едва слышно проговорил Беркут, подчеркивая конфиденциальность разговора, — которую специально переправили сюда из Кракова.

— Эту?! — скептически осмотрел девушку обер-ефрейтор. — Как секретного агента? Из Кракова?!

Он не то чтобы не верил Беркуту, он в принципе не желал воспринимать поляков в образе союзников. А уж тем более — таких вот смазливых полек!

— Тем не менее, — не стал разочаровывать его лейтенант, — приказано во что бы то ни стало доставить ее в деревню. Причем условлено: в случае нападения партизан мы отступаем, а полька бросается в их объятия, благодаря за спасение.

— И оказывается в партизанском отряде! — озарилось лицо обер-ефрейтора, как у мальчишки, которому случайно удалось разгадать слишком запутанную загадку.

— Вот видите, как вы все правильно поняли.

— Но теперь действительно все проясняется, — облегченно вздохнул обер-ефрейтор. — Хорошо, что вы сообщили мне об агенте. Это многое объясняет. Я скажу своим, что с этой минуты мы выполняем спецзадание гестапо.

— Но без каких-либо подробностей! — великодушно позволил обер-лейтенант.

Через несколько минут после того, как раненого перевязали и усадили в коляску мотоцикла, колонна тронулась в путь. Дорога была слишком узкой, и кроны деревьев сходились прямо над кабиной. Очевидно, она проложена была крестьянскими повозками, никто о состоянии ее не заботился, и теперь она представала в образе классической лесной бандитской дороги, на которой за каждым кустом, каждым изгибом следовало ожидать засады.

И лишь когда машина, натужно взревев, поднялась на невысокое плоскогорье, лес немного расступился, открывая взору путников, с одной стороны — широкую, усеянную валунами и небольшими скалами, долину, а с другой — окаймленные небольшим кустарником холмы.

Ощущая близость врага, Корбач и те трое в кузове уныло притихли. Беркут же, наоборот, чувствовал себя вполне спокойно и почти умиротворенно. Теперь он почему-то был уверен, что оставшиеся километры они преодолеют без особых приключений.

Холмистая местность, которой они продвигались теперь, напоминала невысокое предгорье — удивительно красивое и совершенно неподвластное ни войне, ни человеческим тревогам. Беркута так и подмывало остановить машину, объявить привал и хотя бы несколько минут полежать в густой, нетронутой траве.

«Странно, что партизаны так поспешно ушли! — вдруг возмутился он, как только колонна оставила район недавней стычки. — Это что за война такая?! Они ведь в лесу, а значит, на своей территории. Хотел бы я видеть партизанского командира, который, имея в своем подчинении шестерых бойцов, так безнаказанно позволяет немцам выбираться из лесу».

— Вояки хреновы! — не удержавшись, проговорил он вслух.

— Немцы? — не понял его Корбач. — Да, теперь это уже не те немцы, которые были в начале войны. Спеси меньше, трусливее стали. Вон, сопровождают нас, как миленькие, хотя командир их поначалу явно заподозрил что-то неладное.

— И заподозрил, и сопровождают, но только я сейчас не о немцах, а о партизанах. Потому что и сами мы — не кто иные, как партизаны.

Корбач пожал плечами, удивленно взглянул на Громова и, осторожно объехав вслед за ведущим мотоциклом огромную колдобину, тоже вдруг возмутился:

— А что вы имеете против наших польских партизан? Они ведь напали, дали бой, одного из своих потеряли…

— А что это за нападение такое, когда партизаны в лесу внезапно нападают на каких-то там шестерых немцев, а стычка завершается тем, что, потеряв одного своего убитым и лишь одного немца ранив, они бегут черт знает куда, позволяя оккупантам чувствовать себя хозяевами даже в лесу? Вот почему еду сейчас и думаю: неужели они так и не нападут на нас?