Жестокие люди - [39]

– Просто скажите, что звонил Финн. – Я уже собрался положить трубку, как вдруг вспомнил, что не сказал самое важное. – Подождите! Мой номер… – Я посмотрел на аппарат. – 472-8998.

Девушка положила трубку. Поняла ли она меня? Я так быстро пробормотал свой номер… Или она все-таки разобрала мой лепет? Ясно одно: я вел себя, как полный дурак. И это еще с горничной. Что же будет, когда к телефону подойдет Майя? Может, позвонить еще раз и продиктовать номер, чтобы девушка смогла его записать? Всякий нормальный человек поступил бы именно так. Но не тот безумец, в которого я превратился.

Расхаживать вокруг да около телефона, ожидая, когда он, наконец, позвонит – очень утомительное занятие, особенно если вы на костылях. Пока я кружил по нашей гостиной, то прошел четверть мили, не меньше, а когда телефон все-таки зазвонил, так изумился, что забыл о том, что между мной и диваном стоит журнальный столик. Я добрался до аппарата на четвереньках, схватил его, уронил на пол, поднял, и, стараясь говорить спокойным голосом, как хладнокровный и собранный человек, сказал:

– Финн Эрл. Слушаю.

– Финн, что с тобой? – Это была мама. Она звонила, чтобы предупредить меня, что останется обедать у Осборна.

Целый день прождал я звонка, но так и не дождался. Когда ложился спать, то специально приоткрыл дверь, чтобы услышать его даже во сне. Мама решила, что у меня плохое настроение из-за того, что болит нога. Я постоянно жаловался, чтобы она не догадалась, в чем настоящая причина моей тоски. В таких вещах она хорошо разбиралась. Мое положение несчастного влюбленного было более-менее терпимым только благодаря тому, что маме ничего не было о нем известно. Мне послышался ее голос: «Боже мой, милый, неужели ты переживаешь из-за такой ерунды? Наверное, она просто стесняется и ждет, что ты опять ей позвонишь. Слушай, а что, если ты пригласишь ее…». Маме ужасно хотелось стать идеальной героиней из комедии положений. Как будто не было никаких собраний анонимных алкоголиков и трикотажных двоек.

На следующий день нам доставили бандероль. Ее прислал мой отец: в ней лежала видеокассета с фильмом, который он снял на празднике яномамо для передачи, которую показывал Канал 13. Там еще было письмо.

Дорогой Финн!

Мне очень жаль, что мы не увидимся этим летом. Надеюсь, ты приедешь в следующем году. «Лендровер» тебя ждет; хотя, честно говоря, грязи здесь столько, что особо не покатаешься.

Просмотрев пленку, ты поймешь, сулит тебе будущее лето. Хочу, чтобы ты увидел это, прежде чем цивилизация все разрушит – видишь ли, для людей яномамо наша культура скорее проклятие, чем благословение. Впрочем, не исключено, что это касается большинства людей на земле. Пожалуйста, напиши мне, что ты думаешь об этом фильме.

Знай, что я люблю тебя и скучаю по тебе, хоть мы виделись очень давно, когда размером ты был не больше индейки.

С любовью, Отец P.S. Рад был узнать, что ты собираешься поступать в Гарвард.

P.P.S. Скажи своей матери, что я думаю о ней чаще, чем она может себе представить.

Впервые за всю мою жизнь отец написал, что скучает по мне. Долго же мне пришлось этого ждать. Но сейчас это скорее огорчило меня – по двум причинам. Во-первых, мне было стыдно за свое бессовестное вранье насчет поступления в университет. А во-вторых – и это угнетало меня еще сильнее – даже читая это долгожданное письмо, я, тем не менее, ждал, прислушивался и всей душой надеялся, что сейчас зазвонит этот чертов телефон и в трубке раздастся голос Майи. Я так был поглощен мыслями о ней, что даже не стал возражать, когда мама взяла письмо и стала его читать.

– А я и не знала, что ты отправил ему письмо. – Прочитав постскриптум, она глубоко вздохнула и посмотрела через окно на улицу.

– Но кто-то же должен был предупредить его, что я не приеду.

– И как ты объяснил свой отказ?

– Не беспокойся, я не рассказывал ему, что произошло на самом деле.

– Я тебе не об этом спрашивала. А Гарвард тут при чем?

– Я написал ему, что этим летом собираюсь готовиться к экзаменам, чтобы поступить в университет.

– Зачем ты так написал?

– Чтобы он не думал, что я обыкновенный неудачник.

– Ты не неудачник. – Если бы она знала, сколько раз за последние сорок восемь часов я позвонил Майе Лэнгли, она бы вряд ли так думала.

– Ну да, конечно. Ты не могла сказать ничего другого.

– Почему ты так считаешь?

– Если ребенок – неудачник, значит, и родители у него такие же. – У меня возникло непреодолимое желание сделать так, чтобы она почувствовала себя такой же несчастной, как я. Но, как обычно, когда я увидел, что мама чуть не заплакала, мне стало только хуже. Когда я только пойму это?

– Хочешь, посмотрим вместе папин фильм? – Она попыталась сделать вид, что сын-гаденыш – это ерунда.

– У нас проектора нет. – Я вытащил пленку из коробки, размотал несколько метров пленки и стал просматривать ее на свет. Кажется, там было двое белых мужчин, которых окружила толпа индейцев яномамо. Папа был таким маленьким, и находился так далеко, что я даже не был уверен, что вижу его, а не кого-нибудь еще.

11

На следующий день помощник мистера Осборна привез нам проектор и экран. Он собрал его, засунул пленку в колесико, и мне оставалось только задернуть занавески и нажать на кнопку. Но вместо этого я целое утро пялился на пустой экран. От Майи ни слуху ни духу.