Жесткий контур - [4]

— Ну, ты чего застыл? — окликнул Сергея сварщик. — Режь скобы... Ну, пластинки такие. — Ленчик начертил на палубе мелом размер. — Штук сорок. Поставим их, а потом приварим лист...

Лист уложили в проем, на бимсы, прихватили скобами. Ленчик опять мурлыкал: «А мы ее цап-царап...» Скучное дело — прихватка.

Загородившись одной рукой от острого света полыхающей дуги, а другой поддерживая скобу клещами, Сергей подумал: «Вот учили меня, учили, а какой-то парнишка легко, словно играючи, делает свое дело, а я не могу...»

Ленчик откинул щиток, выкинул дымящийся огарок электрода, полюбовался на шов.

— А скажи-ка мне, сколько на реке бакенов? — вдруг спросил он Сергея.

— Не знаю, — недоуменно пожал плечами Сергей, — наверное, несколько тысяч...

— Три, — захохотал сварщик, — белый, красный и пестрый... Не знает, а еще в институте учился!

Последние слова, показалось Сергею, были сказаны злорадно. Он угрюмо взглянул на Ленчика и сказал:

— Ну зачем ты это? К чему? Что я тебе плохого сделал?..

Говорил, а сам думал: «Вот расчувствовался, философию перед ним развел, чуть не в друзья записал, а он вон тебя как... Так тебе и надо, так и надо, белая ворона...»

— Подумаешь, — Ленчик дернул плечом, — тоже мне, подначку не понимаешь!

Цигипало зло надвинул щиток на лицо, ткнул толстым коричневым электродом в лист. Выплеснулась с шипением синеватая дуга, облачко дыма расплылось над листом. Но песни из-под щитка не слышалось.

«Здравствуй, мама! Ты спрашиваешь, почему я редко и скупо пишу... Эпистолярный жанр не в моем характере. Как-то трудно бывает изложить на бумаге то, что у тебя на душе. Не зря говорят: исписанный лист — испорченный лист. Трудно, очень трудно правильно выразить то, что ты думаешь. Уж лучше при встрече мы с тобой поговорим обо всем».

Что еще написать матери? Сергей ерошит черный ежик волос, тянется за папиросой. Закуривает.

У ребят в общежитии он не был ни разу. Очень хочется пойти туда, посмотреть, как они живут, чем занимаются. Хотя он и так знает, чем они могут заниматься. С утра на лекции, потом обед и в читалку: середина семестра...

Витька Селезнев, наверное, опять избран старостой комнаты. На двери, наверное, приколол Витька график дежурств по комнате. График похож на таблицу розыгрыша по шахматам, поэтому все, кто видит его, непременно думают, что в четыреста тридцатой увлекаются шахматами.

Интересно, кто сейчас занял его койку? Наверное, кто-нибудь из однокурсников. А купили ли ребята кастрюлю или нет? Ведь каждый год вначале они уговариваются купить большую полуведерную кастрюлю, чтобы варить в ней обед. В других комнатах так делают и, говорят, немало экономят на этом.

Однако разговоры о покупке каждый раз натыкаются на молчаливое сопротивление каждого в отдельности. Сергей знает, почему это. Однажды, это было весной, на третьем курсе, Витька Селезнев решил, что настала пора от слов перейти к делу.

Он собрал с каждого по рублю и многозначительно пообещал накормить ребят такой окрошкой, какую им никогда в жизни не приходилось есть.

— За уши не оттащишь от такой окрошки, — вещал Витька. Он специально удрал с лекции и предупредил: — Чтобы в три часа все были дома!

В общежитии Витька выпросил у соседей кастрюлю, сбегал за бутылочным квасом, купил свежих огурцов, луку, колбасы, сварил яйцо. В половине третьего он начал сооружать окрошку. К трем часам на столе, застланном синей облезлой клеенкой, высилась кастрюля, похожая издали на бак для кипячения белья, полная до краев окрошкой.

Три ложки и гора хлеба, нарезанного Витькой, довершали картину предстоящего пиршества.

Но Сергей и еще один парень — сосед по комнате — задержались на кафедре строительной механики корабля, где раздавали контрольные работы. Они пришли только в половине пятого.

Витька спал, закрыв лицо тощеньким журналом на английском языке: готовил к сдаче текст. Он недовольно заворчал, когда его разбудили, но желание показать пример того, как нужно готовить пищу, взяло верх, и он скомандовал:

— Давайте жрать, ну вас к черту!

Коричневая жидкость в кастрюле, когда в нее опускались ложки проголодавшихся едоков, не убывала. Мало того, у нее появилась тенденция пузыриться и шипеть.

— Многовато, пожалуй, — пробубнил Сергей и предложил слить квас, чтобы добраться до колбасы и прочей снеди, которая была положена в окрошку. Слили. Доели.

— Ну и как? — Витька самодовольно окинул взглядом товарищей, явно ожидая похвалы.

— Есть можно, — сдержанно отозвались друзья. Витька обиделся, ушел мыть кастрюлю.

К вечеру сказалась Витькина окрошка. Ребята, стыдливо пряча глаза, зачастили в конец коридора. Витьку не ругали: он страдал больше, потому что насыщался с жадностью, показывая пример. Только Сергей мрачно сказал:

— Еще Остап Бендер говорил, чтобы не делали из еды культа.

Разговора о покупке кастрюли больше не было...

Сколько времени прошло с той поры? Сергей прикидывает. Оказывается, полгода, а кажется, было все это давным-давно. Институт, общежитие, дружба с однокурсницей Светкой Кукайтис... Все это порой кажется сном. Но ведь он обязан мыслить, а не грезить, убеждает себя Сергей, и все же никак не может отделаться от сознания, словно бы он век живет в этой маленькой комнатке, где стоит его койка, а под нею чемодан, набитый бельем и книгами.