Жёсткая ротация - [58]

Разгорается небольшая войнушка. Трое беглецов под началом сельского старосты уничтожают всех местных полицаев, на равных сражаются с полуротой вермахта (в этом бою героически гибнет Лившиц), после чего убивают наконец полицмейстера. Ступке хочется заодно застрелить и политрука (сталинскую сволочь, так сказать, да и разового любовника собственной сожительницы), но в предпоследний момент становится западло — и он просто-напросто прогоняет Гармаша. На фронт! А в последний — говорит сыну: «Иди защищай Родину!» Жалко, Никита Михалков не дружит (ещё не дружит) с политиком Дмитрием Рогозиным — не то бы они на этом месте расплакались в дважды три ручья.

Дмитрий Месхиев — режиссёр, несомненно, талантливый, но очень неровный. Фильм «Свои» (пусть и удостоенный Гран-при) для художника его уровня очевидный — и позорный — провал. Провал художественный (ничто, кроме игры Ступки, не выдерживает критики), провал этический (спекуляция на теме войны в примитивно-перестроечном её понимании) и провал прагматический (если не считать Гран-при самоцелью): Месхиеву захотелось поведать новую правду, а поведал он вместо этого старую ложь.

Эстетика фильма восходит к «Эдипу-царю» Пазолини, чернушкой «Окраине» десятилетней давности и псевдовоенным фильмам двух Германов — старшенького и младшенького, хотя «Проверка на дорогах» сделана куда крепче, достоверней и, не в последнюю очередь, чище. Пафос «Так о войне раньше не снимали!» оказывается ошибочным сразу в обоих изводах: не снимали, потому что не умели, и не снимали, потому что запрещали (вариант: клали картину на «полку»).

Умели — лучше: Лариса Шепитько с «Восхождением» или Жалакявичюс с «Никто не хотел умирать». Запрещали? Но ленту, в финале которой гитлеровский староста, истребив полроты захватчиков, велит сыну идти сражаться за Родину и дальше (в Красную армию, естественно), выпустил бы в широкий прокат и пресловутый Ермаш. Вырезав политрука или, вернее, велев переделать его в снабженцы — что правда, то правда. Но так оно, может, вышло бы и впрямь убедительнее.

Кино бывает фестивальным или жанровым — по идее. Первое берёт призы, второе — собирает в прокате миллионы. Гран-при михалковского фестиваля фильм «Свои» уже взял и теперь выходит в широкий прокат. Выходит в прокат невсамделишный — в широкий прокат при пустых залах. Но и премию он получил, мягко говоря, ненастоящую. Настоящей на том фестивале, и на недавнем скандальном съезде, да и в фильме «Сибирский цирюльник», если уж на то пошло, была только чёрная икра — потому что не из Астрахани, а из Ирана.

Да и иранское кино на международной арене уже несколько лет как берёт верх над российским. Зато на берегах Десны и Тосны гвардейцы наши победоносны: иначе говоря, наши кинематографические Де Тревили и Д'Артаньяны побеждать умеют только своих. Поэтому (и чтобы не заканчивать статью на минорной ноте) название нового фильма Месхиева следует признать бесспорной удачей. Имеющей, кстати (удача, как и само название), солидную предысторию.

2004

Запрет — дело тонкое

Главное литературное событие ноября 2005-го — полный и окончательный запрет НБП. Почему литературное, а не политическое? Потому что политики у нас нет, не было и в обозримом будущем не предвидится. А почему главное? Потому что и литературная наша жизнь событиями небогата.

Партия эта, запрещённая или нет, имеет сугубо литературное происхождение. И не только потому, что её отцом-основателем и бессменным руководителем является знаменитый писатель. По сути дела, НБП — литературный проект, в основу которого положены «Семнадцать мгновений весны», сочинения Камю и Сартра, публицистика Льва Троцкого (первоклассный, кстати, был литератор!), мемуары Че, стихи Мао, блюзовые речитативы Натальи Медведевой, харьковская полемика Лимонова с Милославским и, естественно, Фёдор Михайлович Достоевский. «Бесы»!

Великий этот роман имеет уникальное свойство: разя всякий раз без промаха, он каждые десять лет избирает себе новую жертву. По замыслу Достоевского, это террористы-нигилисты (народовольцы) и, во вторую очередь, прекраснодушные болтуны-либералы потом роман запретили как антисоветский, потом — уже в застойную пору — будущие антикоммунисты Карякин («Россия, ты сдурела!») с Сараскиной мастерски перевели стрелки на маоистов, а в перестройку — они же — сперва на Сталина и в конце концов всё-таки — на дедушку Ильича с актуальным тогда намёком на Хасбулатова. Но конец концов (он же полный абзац) настал в историческом времени, а вовсе не в литературном. И жизнь романа «Бесы» продолжается!

Можно, конечно, порассуждать на тему о том, на кого сильнее смахивает «Эдичка» — на Ставрогина или на Верховенского-младшего (а если на Верховенского, то кого же нам записать в Ставрогины — уж не самого ли Солженицына?), но это будет беспредметный разговор. Куда полезнее перечитать «Бесов» как сатирическую энциклопедию отечественного бесовства, которое совершенно не обязательно имеет революционный, террористический или нигилистический характер.

Сегодня «Бесы» — это роман о растленной, коррумпированной и недееспособной власти. И вместе с тем — о власти на редкость самодовольной (хотя внутренне не уверенной в себе) и падкой на лесть, на чём её, собственно, и подлавливает Петруша Верховенский. О власти тупой, дикой и невежественной, но изо всех неуклюжих сил пытающейся прослыть просвещённой. О власти, на губернском уровне функционирующей в двух ипостасях — как административная и как олигархическая (потому что чем не олигарх — богатая городская помещица, держащая в вечном услужении говорливого либерала?). Плюс продажная полиция, плюс выполняющий «заказы» криминалитет. И только в последнюю очередь революционеры-подпольщики — или, по Достоевскому, собственно бесы. Бесы, порождаемые совокупным бесовством элит.