Жертвуя малым - [46]

— Госпожа ищет Януса! — звонко прокричал он, подбегая ко мне и сверкая белозубой, с щербинками выпавших молочных зубов улыбкой. — Госпожа идет со мной!

Гвардеец жестом отогнал его, кипящего энтузиазмом, и переглянулся со мной. Краем глаза заметив, как на лице владельца лавки отражается досада, я кивнула своему спутнику, и мы, ведомые мальчишкой, направились к выходу из лицензированного заведения.

— Будьте начеку! — напутствовал нас изготовитель амулетов сдавленным голосом, но я не придала его словам значения. Ни один человек в здравом уме не посмеет средь бела дня в центре города напасть на послушницу храма Подземных богов и сопровождающего ее гвардейца, собственность высшей жрицы. О том, что нас могут ограбить, тем более речи не шло: взявший золото Повелителя царства мертвых рискует навсегда застрять на переправе через реку Скорби, ведь Перевозчик не возьмет его краденых денег. Конечно, всегда существовала опасность наткнуться на экстремиста, но я была слишком мелкой сошкой, а гвардеец донны — реальной боевой единицей. На последнее я по крайней мере надеялась.

Мальчишка провел нас хитросплетением переулков и улочек, пестрящих тканями, бусами, зонтами и шляпами всех размеров и фасонов. Запахи тоже не отставали: целый букет благовоний, воскурений, щекочущий и жесткий аромат душистых травок витал в воздухе этой части торговых рядов. Лавки теснились здесь одна к другой, как старушки на заупокойной службе, подпирали друг друга, наваливались. Многие их хозяева сидели перед входом на циновках, торговцы в годах курили трубки, пожилые женщины в ярких шалях жевали табак, следя за нами сквозь щелочки сощуренных глаз. В отрочестве я порой забредала сюда с большой компанией товарок-однокашниц, но так глубоко, как сегодня, не заходила никогда. В мальчишке, нашем провожатом, в стариках-лавочниках вокруг слишком велика была доля низкой крови, а звероидные черты в облике многих бросались в глаза. «Но все же не плебеи», — утешала себя я, подныривая под очередное кричаще-яркое покрывало, перегораживающее проход.

Магазинчик, куда вел нас парнишка-полукровка, притулился у самой стены торгового квартала. Нетипичной для местных широт формы дом, похожий на хижины в Лисьей плебейской слободке, сколоченный из потемневшего от времени, но крепкого на вид дерева сруб, тесаные ступени с пологим скатом сбоку, узкие окна с резными ставнями. Плотник, соорудивший это жилище, несомненно, был мастер своего дела. Наш юный провожатый взлетел по ступенькам крыльца, распахнул дверцу с причудливо вырезанной ручкой в виде дубового листа и заверещал с порога:

— Деда, я гостей привел!

— Не гостей, шелупонь, а господ клиентов, — беззлобно отозвался из пахнущего свежей стружкой полумрака скрипучий голос, и мой гвардеец, а вслед за ним и я, вошли в домик.

Внутри не было ни витрины, ни стеллажей. Лавки из свежего дерева под каждым из трех окон: два глядятся на улицу, одно — в стену; домотканые половики, пузатая печка, делящая комнату на две части, в углу возле нее — покатый широкий стол, массивный и темный, заваленный инструментами, перед ним недавно сколоченное, по-прежнему светлое кресло с огромными задними и крошечными передними колесами, с которого подслеповато щурится на нас древний дед. Впервые я видела седого как лунь плебея. Нет, не плебея, конечно, но кто-то из его ближайшей родни наверняка жил в свое время в Лисьей слободе.

— Милости просим, — проскрипел дед, не делая попыток встать нам навстречу. Он поклонился сидя, и тут же ухватил за руку подбежавшего к нему внука. — Принеси, чево надо, из короба верхнего.

Парнишка заулыбался, и юркнул за печку. Я заметила, как гвардеец, загораживая меня от деда, как бы невзначай кладет руку на рукоять плети.

— Слыхал я, — будто не замечая телодвижений, продолжал меж тем дед, обращаясь ко мне, — господа чудную оберегу разыскывают. Прощения просим, что сидя, ибо не ходячий я нынче стал, потому и смастерил себе эту агрегатину, — с этими словами дед положил руки на колеса и слегка крутанул. Кресло мягко стронулось с места, наехав передним колесом на край половика. Гвардеец выбросил руку вперед, запрещая приближаться, и дед, как ни в чем не бывало, продолжал. — И так-то дивно мне показалось, будто тысячелетнего ясеня оберега требуется, что смекнул я, чай, авось пригожусь. Внучка послал за благородными клиентами, глядишь, не побоятся ради диковинки-то к деду Йолю на окраину припереться. Знать, сведущие они, господа клиенты. Абы для чего такая штуковина-то не занадобится, верно я говорю? — и инвалид поощрительно засмеялся.

— Покажи товар, — сухо велел ему гвардеец (я аж подпрыгнула), и смех старика как отрезало.

— Йолю! — строго позвал он, и внук-тезка выскочил из-за печки с завернутой в тряпицу продолговатой и длинной вещицей. Бухнув деду вещицу на колени, мальчишка развернулся к нам и улыбнулся, широко и щербато. Я вышагнула из-за спины гвардейца, чтобы получше рассмотреть штуку, с которой длинные и узловатые пальцы старика сноровисто сматывали ткань.

Штук оказалось три. Скругленные по краям в форме кулона, медового цвета, словно бы светящиеся изнутри, с вырезанными человеческими лицами в оправе. С первого взгляда они казались одинаковыми, а подойти и рассмотреть поближе мне мешал гвардеец. Может быть, по контрасту с темными и сморщенными руками старика дерево кулонов казалось молодым, только что срубленным. Мне даже почудилось, будто я ощущаю исходящий от них аромат. Но это, конечно же, было игрой воображения.