Жертвуя малым - [117]

Последний раз на крупную ловлю несытых волки ходили еще до рождения Акмэ. Ее мать была тогда мудрой Матерью и предводительствовала охотой, но даже с ее помощью волкам удалось упокоить только двадцать штук красноглазых, лишившись при этом пятерых состайников.

Потом, когда Волчице было три года, с мертвой стороны пришел большой пожар, уничтоживший четвертую волчью стаю, и мать Акмэ погибла, пытаясь очистить резко уменьшившиеся пределы тумана. Поголовье волков сократилось в тот злой год на четверть, они потеряли мудрую Матерь и шестую часть территории, свободной от немертвых. Детеныши стали умирать чаще, или вовсе рождались мертвыми и, как говорили шаманы, «пустыми».

И тогда вожди оставшихся трех племен решили: больше никакой внешней охоты. Несытых слишком много, туман слаб, а новорожденных волчат с каждой весной все меньше. «Будем защищать то, что осталось», — решили вожди, и лишь однажды их единодушный запрет был нарушен. Отец Акмэ, могучий и бесстрашный охотник, а с ним еще семеро смелых отправились в зимнюю вьюгу на внешний промысел, горя желанием поквитаться с несытыми за все свои потери. С той последней, недозволенной ловли вернулась только одна волчиха-бобылиха по имени Лютая. Она и трое ее соплеменников были единственными волками из четвертой, погибшей в лесном пожаре стаи. В тот злополучный день, когда с мертвой стороны примчался неукротимый огненный смерч, остановить который не смогла даже вечно влажная стена тумана, она и трое молодых самцов были на дальней охоте и тем спаслись. Когда они вернулись, сдвинувшийся на дневной переход вглубь туман укрыл от них пепелище родного стойбища. Обезумев, четверо осиротевших волков помчались за преграду, чтобы собрать кости умерших родственников, а, может быть, поквитаться со змееглазыми, но наткнулись на человечий скот несытых, бродивший по пепелищу, и вернулись в туман ни с чем.

С тех пор Лютая и трое последних ее состайников жили местью, и не упускали ни одной охоты на лишенных тени. Когда отец Акмэ, не снеся тоски по погибшей жене, самочинно вызвался возглавить недозволенные «ловитвы», Лютая и ее кровники согласились мгновенно. Еще двое переярков из стаи шамана, деда Акмэ, вызвались идти с ними, и все, кроме Лютой, поплатились за дерзость жизнями. Она единственная вернулась: израненная, с перебитыми задними ногами, приползла от границы тумана к стае шамана, вгрызаясь в снег зубами. Она же поведала деду Акмэ и пятилетней Волчице о том, как погибли охотники. Шаман вылечил ее раны, дождался, когда они зарубцуются, и приказал жестоко выпороть ослушницу. «Пусть каждому будет наука, — сказал он, посыпая солью свежие раны на спине Лютой. — Любому, кто только помыслит о том, чтобы устроить ловитвы на мертвой стороне. Я откажу ему в праве вернуться в пределы завесы, и убью своими руками, коль вздумает он нарушить этот запрет». Никто не осмелился возразить вождю, и с тех пор ни один волк, ни даже Лютая, ни звука не издавшая, когда ее пороли, не пытались выйти за пределы тумана. И только Акмэ однажды ушла и вернулась, приведя в стаю Соля. Но она была мудрой Матерью и уходила не для ловитв, а значит — дедов запрет она не нарушила.

И вот он сам предложил нарушить его.

Трое вождей долго спорили в тот вечер, сидя в укромном гроте вокруг крошечного костра. Волчата трижды бегали за дровами, и все же костер догорел дотла, когда вожди, договорившись, наконец разошлись.

«Не нужно было столько разговоров, — ворчала Волчица по дороге в стаю, шагая вслед за сгорбившим плечи дедом бок о бок с Солем. — Ведь бог сказал свое слово».

Соль больше не спрашивал, почему бог. Несмотря на всю неприязнь Грозного Лая к нему, его короткое согласие, похоже, оказалось решающим. Все оставшееся время вожаки спорили о том, когда, каким количеством и куда следует отправлять охотников. О том, чтобы не проводить ловитвы, ни один из них ни словом не обмолвился.

«Зачем же тогда? — все-таки спросил Соль, когда они остались с Волчицей вдвоем в шалаше. — Неужели нужно так рисковать, чтобы Грозный Лай позволил остаться в стае?»

Вместо ответа Волчица глянула странно, и только сказала:

«Если никто другой не вызовется, я одна пойду с тобой».

Позже Соль еще раз попытался растолковать ей, к чему он ведет, но ясности добиться не сумел. За самый длинный зимний месяц она научила его «перворечи», но даже с ее помощью Соль не мог добиться внятного ответа на многие свои вопросы. Акмэ охотно объясняла ему, если он чего-то не понимал, но не каждое ее объяснение было для него исчерпывающим. Как будто она подразумевала нечто всем известное, то, о чем не говорят словами, и ни капли не сомневалась, что он прочитывает скрытый подтекст.

А он не прочитывал. Она была шаманкой, мудрой Матерью племени, она видела тени предков в огне и слышала их голоса. Он был всего лишь неправильный робот, с трудом преодолевший рамки базового функционала, но все же не освободившийся окончательно от прописанных в ядре программы ограничений. Он не очень хорошо понимал людей, когда-то создавших его, не понимал и не принимал несытых, а уж о неписанных волчьих законах и вовсе знать ничего не знал. Но Волчица, его белая хозяйка, ее дед и их состайники, и все волки из соседних стай видели в нем своего бога, и толковать ему разумеемых всеми вещей не считали нужным или возможным. И потому, несмотря на все его недоумение и прежние запреты, подготовка к возобновленным ловитвам шла своим неспешным, но неумолимым ходом.