Жертвенный агнец - [51]

— То есть морковку сажать вам не позволено, а вот прогонять людей — да.

— Людей, в частности велосипедистов… Закон, если только его не придумал минуту назад агрессивный домовладелец, Тойеру очень понравился, только комиссар, конечно, не показал виду.

— Вы определенно юрист, жестокий судья…

— Вы сильно ошибаетесь. Я врач-терапевт, помощник страдающего человечества. Фрау Денцлингер была моей пациенткой…

— И умерла от банального воспаления легких! — усмехнулся Тойер.

— Шпионаж! — заорал Кремер. — Вы шпионите за пожилыми людьми, чтобы впаривать им страховки? Оставьте в покое господина Денцлингера! Господь свидетель, он и так много страдал на своем веку!

— Вы поставили ложный диагноз. — Сыщик презрительно отмахнулся. — Я не сделаю ничего плохого вашему квартиросъемщику!

Кремер закрыл окно.

— Вы непозволительно разговаривали с этим стариком!

Заинтригованный сыщик обернулся. Около двадцати человек разных национальностей наблюдали эту словесную перепалку, некоторые даже снимали на камеру. Критическое замечание принадлежало американцу — темные очки-колеса, высокая шляпа-панама, узкая рубашка поло, выглядывавшая из расстегнутого комбинезона, в каких ходят лесорубы.

— А вы как измываетесь над ООН? Ведь эта организация когда-то воплотила прекрасную мечту человечества! Не стыдно? — Тойер затопал прочь.

Между тем почти стемнело. Как там говорил Адмир: «Герренмюле, последняя дверь»? Интересно, остались ли еще люди, которые помнят номера домов?

Откуда последняя-то, с какой стороны?

Маленький пузатый старьевщик Чингиз, вдребадан пьяный, преградил ему дорогу:

— Гони денгу или башку отрэжу.

— Ладно тебе, — легонько толкнул его Тойер. — Ты уж двадцать лет так говоришь.

— Денга надо, говору тэбе…

«Гейдельберг, — подумал старший гаупткомиссар, смягченный общением со старьевщиком, которому он симпатизировал, — город моей жизни».

Комплекс зданий, по слухам, уцелел благодаря экс-бургомистру Бранделю, его упорству. Черные,[15] заседавшие в ратуше, намеревались снести историческую мельницу и построить на ее месте социальное жилье. Но вскоре такое жилье там все-таки появилось. У Тойера не было определенного мнения по поводу этого мифа.

Вот Зуберович. Сыщик позвонил.

Лифта не было. Если вследствие войны, уродства или наследственного слабоумия ты оказался на иждивении общества, у тебя должны быть крепкие ноги, иначе тебе кранты. Так думал полицейский, с каждым этажом все сильнее ощущая нелепость устройства таких социальных домов.

Зуберовичи занимали двухкомнатную квартиру, причем кухней служила ниша в гостиной. Впустила его женщина. Угасшее существо. Она даже не поинтересовалась, кто он такой. Предложив ему продавленное кресло, она ушла в соседнюю комнату. Тойер успел заглянуть туда и увидеть, что она еще меньше, чем гостиная. Там хозяева спали и хранили одежду.

На серой от пыли софе сидел некто, облаченный в синий тренировочный костюм. Сыщик сообразил, что это господин Зуберович. Мужчина был босой, что сразу чувствовалось по запаху. Его лицо напоминало лунный ландшафт с кратерами, на пальцах загибались длинные желтые когти. Глаза, несмотря на вечер и тусклое освещение, были скрыты за заляпанными темными очками без правой дужки. Вместо прически на голове застыло некое месиво из волос, перхоти и сала. На поцарапанном столике перед ним стояли банка пива и переполненная пепельница. За спиной у посетителя работал телевизор, звук был предупредительно выключен.

— Ты кто?

— Иоганнес Тойер. Из здешней полиции.

Зуберович сразу сел и задрожал всем телом.

— Ничего не делать. Всегда за все платить…

— Вот и хорошо. — Мужик вызвал в сыщике жалость. — Я вас ни в чем и не обвиняю. Наоборот, хочу помочь.

— Ты мне? — переспросил Зуберович и по-детски засмеялся. Потом извлек из заднего кармана пачку сигарет, насколько Тойер мог судить, самых дешевых и ядовитых, какие есть в продаже. — Кури?

Разумней было бы принять предложение, но Тойер представил себе их вкус — сушеного верблюжьего дерьма.

— Господин Зуберович. Вашего сына Адмира обвиняют в поджоге дома в Гейдельберге. Я считаю, что он этого не делал.

— Моя сын нет карош.

Сколько же ему лет, этому мужику, и что с ним сделали в концлагере? Сыщик попытался увидеть прежнего Зуберовича. Как выглядел он, когда еще не потерял достоинства?

— Моя сын признаться, я знать.

— Он был в тот день у вас?

— Не знать, я плохо память. Но он иногда приходить.

Тойер попытался улыбнуться.

— Чем вы занимаетесь с сыном, когда он у вас?

— Пить пиво, — Зуберович действительно задумался. — Говорить. Моя жена делать нам кофе. Пить кофе.

Тойер кивнул.

— Ты хотеть босниш кофе?

— Нет, большое спасибо, я…

— Жена! — крикнул Зуберович. — Кофе!

Дверь тут же открылась.

— Вари, он полиция.

Женщина перекрестилась.

— Я думал, вы мусульмане.

— Я мусульман, но не верить. Жена хорват… босниш хорват, понимать?

Тойер подозревал, что и многие другие экс-югославы точно не знали, к какому из враждующих лагерей они принадлежат. Но это не помешало разгореться кровавой войне. Как и всем другим войнам, прошлым и будущим.

Насколько он мог судить, это был турецкий мокко.

— Для босниш мужик нормальны, для немец инфаркт, вкусно? — Зуберович засмеялся. Во рту у него почти не осталось зубов.