Жертва первой ошибки - [16]

– Самое смешное, что пока они не защитились, так ведут себя тише воды ниже травы. Заглядывают в глаза, приседают, так что поневоле думаешь: ну как же не помочь такому скромному самокритичному товарищу? Спрашиваешь себя, Михаил Семенович, сможешь ли ты спать спокойно, если бросишь это беззащитное существо, и, само собой, понимаешь, что нет. И ты просеиваешь все его бредни в поисках крупицы здравого смысла, выстраиваешь что-то, хоть отдаленно похожее на научную работу, и краснеешь на его защите, потому что никто кроме тебя не знает, что ты выжал максимум из этого сырья. И уговариваешь коллег, и они соглашаются кинуть белый шар только лишь потому, что через месяц сами приведут на ученый совет точно такого же малахольного соискателя… В общем, протеже твой с грехом пополам защищается, а через месяц смотришь, бац, а он уже корифей. Уже покрикивает на коллег, и о чем-то судит, и с тобой общается на равных и даже свысока.

– Что есть, то есть, – улыбнулась Ирина, – но Витя, мне кажется, не такой.

– Ох, Ирина Андреевна, это про каждого так думаешь… Ах, как не помочь такому чудесному мальчику, у него же мама не переживет, что родила сына-идиота. А тот честно отслужил, геройский герой, а что зво́нит и ложит, так наплевать на то.

– Попробуйте варенье, – Ирина чуть подвинула хрустальную вазочку на высокой тонкой ноге.

Михаил Семенович послушно взял. С ложечки сорвалась капля, но гость успел подставить блюдце, и скатерть не пострадала. Малиновое варенье вдруг вызвало у Ирины ассоциации с кровью, и она поморщилась, отгоняя эту неприятную мысль.

– Так и живем, – продолжал Башмачников, – каждый думает, что от одного лишнего бездаря в науке ничего не изменится, и сами не замечаем, как серость поглощает живую мысль. Ведь почему умирают научные школы, Ирина Андреевна? Именно потому, что они становятся престижными и туда идут уже не по зову сердца, а за деньгами и статусом, и в итоге масса дураков становится критической.

Ирина сочувственно вздохнула, а сама подумала, как хорошо, что Гортензия ушла на просветительную работу. Иначе они с гостем до вечера сливались бы в экстазе, что вот раньше-то было настоящее образование, оценки ставили строго, но честно и знания давали такие, что средний человек после школы мог жить насыщенной и интересной жизнью, но в то же время понимал, что институт ему не по плечу, и, довольный, шел трудиться на завод. А теперь всякую серость тянут за уши, чтобы показатели не портить, так что эта серость от учебы даже не устает и ошибочно считает, что ей подвластны любые горизонты науки. Может, оно и справедливо, но поднадоела уже эта филиппика.

– Знаете, бывают такие несносные дети, – Михаил Семенович положил себе еще варенья, – вся группа дружно идет в зоопарк, держатся за руки, поют песенки, мечтают увидеть обезьянок, и тут посреди этой благодати один ребенок вдруг валится на асфальт и выдает примерно следующее: «А никуда я не пойду, и хрен вы мне что сделаете!»

Ирина фыркнула. Ситуация была знакома ей не понаслышке.

– Когда все остальные дети хотят идти, а направляют их опытные воспитатели, то эта выходка обычно быстро купируется, но представьте, когда таких детей больше половины? Есть большой риск, что обезьянок они так и не увидят.

– Надеюсь, не все так плохо.

– Не все. Но Витя, увы…

– Зачем же вы поручили ему разрабатывать такую сложную тему?

– Чтобы он хоть чуть-чуть хлебнул настоящей науки и понял, чему собирается посвятить жизнь. Ирина Андреевна, а не хватит ли мне брюзжать? Не перейти ли к делу?

– Перейти.

– Уверен, что у вас есть какие-то соображения…

Ирина развела руками.

– Понимаете, я чувствую перспективу, – горячо продолжал Михаил Семенович, – но наука тем отличается от искусства, что опирается на факты, а не на фантазии.

Ирина пожала плечами. Она почти физически ощущала, как ее хотят вовлечь в борьбу, и решила прикидываться дурочкой до последнего.

– Но дело, в общем, не в нашей с Витей карьере, а в том, что количество этих выродков растет по экспоненте, а у нас на вооружении ничего нет, кроме традиционных методов сыска. Буквально война на пороге, а мы не готовы.

– Традиционные методы тоже работают, – заявила Ирина, – если применять их добросовестно и с умом.

Башмачников вскинулся так, что зашатался хлипкий дачный столик:

– Ирина Андреевна, дорогая вы моя, вы что же думаете, я не могу себе другую тему найти, попроще и побезопаснее? Уверяю вас, я полностью состоялся и как врач, и как ученый, и мне совершенно нет никакой необходимости карабкаться на баррикады, а про Витю я вообще не говорю. Дам ему разрабатывать олигофренов, так он только счастлив будет, ибо они ему практически братья по разуму.

Ирина усмехнулась.

– Мне это все нужно только потому, что я гражданин и хочу выполнить свой гражданский долг. Сейчас, в свете сегодняшней статистики, проблема кажется надуманной, даже фантастичной, и уж всяко не стоящей того, чтобы тратить силы и средства на ее тщательное изучение. Подумаешь, раз в десять лет появляется ублюдок, жаждущий убивать ради убийства, ведь его жертвы – это даже не капля в море в общей статистике преступлений. Он все равно что орфанное заболевание – да, тяжелое, да, интересное для изучения, но случаев так мало, что вложенные в изобретение лекарств средства не отобьются никогда. Только в случае маньяков ситуация в корне изменится еще при нашей с вами жизни.