Жены русских царей - [37]

Услышав, что здесь как-то замешан его злейший враг, Семиткин принялся со всем жаром сыщика искать похитителя. Понимая, что в этом деле не могло быть материальной выгоды, он направил сыск по верному пути — к фараоновой ведунье...

Лукьяш действительно отправился на своём излюбленном аргамаке, присланном в подарок царю из Кабарды, по направлению к дубраве, где проживала фараонова ведунья. В минуту доброго расположения царь подарил аргамака своему рынде, которого за любовь и преданность не раз баловал ценными дарами. И не было во всей дворцовой страже более лихого наездника, чем Лукьяш на этом коне. Теперь конь нёс всадника по дороге, видимо, хорошо ему знакомой, так как на перекрёстках путей конь даже не спрашивал глазами, в какую сторону ехать. Даже вступив в глухую дубраву, умный конь точно понимал, что значили прочерченные угольками линии на столетних дубах. Зато и седок не сердился, когда ветви хлестали его до боли и даже порывались сбросить с седла. Седоку были бы глаза целы, да не выдернул бы глупый сучок ту вещицу, что была у него на груди под епанчой. В этой непроторённой глуши были не лишни и кистень, и нож, выдававшийся из голенища дубовой рукояткой. Ни одной прогалины не встречалось в лесу, но не было и крупных хищных. Москва их вывела, а на малых кабардинец не обращал внимания. В конце пути кабардинец фыркнул, на что издали донеслось ржание двух-трёх коней, видимо, соскучившихся находиться под замком.

Наконец путь пройден. По крайней мере перед всадником открылось глухо заросшее местечко, где, хотя и с трудом, можно было заметить вход в землянку. Кроме того, на дубу между ветвями привычный глаз рассмотрел бы человека — несомненно, дозорного, подававшего сигналы кому-то. Дозорный знал прискакавшего гостя, который надел на сук поводья, погладил кабардинца, ослабил подпругу, ощупал рукоятку ножа и вошёл в подземелье фараоновой ведуньи.

Землянка едва-едва освещалась через прикрытое снаружи хворостом оконце, так что в первое время трудно было разглядеть внутренность помещения. Не делая и шагу вперёд, Лукьяш увидел наконец хозяйку жилья. То было существо мало похожее на женщину. Космы её падали на лицо и покрывали сухие открытые груди. На ней были какие-то лохмотья. Казалось, что, кроме породистого кота да двух-трёх высушенных птичьих скелетов, нечего было здесь и искать. Однако кабардинец с кем-то переговаривался, ему отвечали кони по соседству. Очевидно, из землянки вели скрытые двери в целый лабиринт кладовых и конюшен.

Фараонова ведунья пришла в Москву с большим табором цыган, занимавшихся здесь частью мелкими кузнечными работами, частью одурачиванием сельского люда, а больше плутнями и воровскими делами. После прихода табора в Москве начались дерзкие кражи; по реке поплыли трупы в мешках. Тогда по повелению ещё юного царя всё фараоново племя было изгнано батожьём. Побоялись тронуть только одну матку, уверявшую, что она может выпустить из левой груди большого беса, а из правой малого, а когда они сойдутся, то Москве не несдобровать. Да кроме того, от неё, если как следует припугнуть, можно было узнать, где припрятано украденное добро.

Недолго жила в одиночку оставленная в покое фараонова ведунья. Вскоре к её землянке прибежали те лесные и придорожные лиходеи, которым грозили пытки в Разбойном приказе. Под землёй образовался целый городок. Сама же ведунья прослыла в Москве за великую знахарку и отчасти чародейку.

   — Ведьма, слушай мою заповедь! — Так приветствовал гость смущённую его приходом хозяйку. — Хотя в твоих высушенных грудях заложены черти, а всё же наказ мой таков: пусть знают твои разбойники, а их у тебя запрятаны десятки, что в моей мошне пусто, гляди!

Лукьяш тряхнул мошной, ничего не прозвенело.

   — Первому, кто меня тронет, выворочу всё нутро. Взгляни на нож; мне не страшно выпустить твоих бесов наружу. Да кроме того, если через два часа я не вернусь домой живым, на тебя нагрянет целая команда с наказом: ни одного твоего лиходея не оставит и на семена.

   — Напрасно грозишь, молодец, ты здесь в безопасности. А вот принёс ли обещанную сорочку? Давай, такой оборудую тебе приворот, что и всю жизнь будешь благодарен.

Лукьяш вынул из-под епанчи сорочку и передал её ведунье. Та рассмотрела вышитую корону и покачала своей косматой гривой.

   — Ох, молодец, дело я сделаю чисто, а только по опасной дороге идёшь, да и мне с тобой погибнуть. Ворот от сорочки я оторву и сожгу его с фараоновыми заклинаниями. Идёшь ли на это дело?

   — Иду, действуй! Сегодня можешь исполнить?

   — Нет, не могу. Заклинания-то нужно повторять через каждые три дня. Приходи через десять дней, спешка может повредить.

Лукьяш ответил, что через десять дней, час в час, он приедет, чтобы всё было готово.

   — Подействует — озолочу, а не подействует, как было со свечами заговорёнными, не пеняй, разорю всё твоё городище, как воронье гнездо.

Если бы Лукьяш не был поглощён всецело своим рискованным предприятием, то он заметил бы, что за ним следовали, начиная от Неглинной, двое верховых, — по виду крестьян, по крайней мере за плечами у них мотались косы, а поперёк лошадей были перекинуты торбы. Лошадки под ними были коренастые, выносливые. Всадники — в лаптях, но когда от быстрого хода распахивались епанчи, то за поясами поблескивали у них ножи и разбойничьи шестопёры. То сторонкой, то прямой дорогой они не отставали и в лесу от Лукьяша и даже приметили, как он спустился в логовище фараоновой ведуньи.