Жены русских царей - [16]

Иногда и псковитянки не дослушивали до конца речи юродивого, до того они были загадочны, что никто не мог добраться до их заветного смысла. Иоанну Васильевичу некогда было разбираться в речах Николки, и он внушительно стукнул оземь посохом.

   — Ты мне лучше поведай...

   — Знаю, знаю! — поторопился Николка обнаружить свои сверхъестественные дарования, — ты пришёл дознать, чего московской Руси ожидать от падения колокола? Чего ожидать? Доброты от тебя она не дождётся. Ещё ясновидец Марк сказал, что если твой родитель покинет жену из рода Сабуровых и женится на Глинской, то от этого брака последует ребёнок, который удивит весь мир своей лютостью.

Терпение Иоанна Васильевича кончалось. Ему хотелось стукнуть по голове юродивого железным наконечником посоха, но он удержался и перестал слушать его бредни.

   — Приходи в Москву, там мы с тобой поговорим, приходи прямо к царским хоромам и скажи привратникам, что пришёл по моему велению, там тебя оденут и приведут в человеческий вид, а без того не смей показываться царице на глаза.

Но юродивый не унимался:

   — Царский венец надел, учинил законный брак с девицей смиренномудрой и богобоязливой, и что же? Вместо богомолья и поклонов перед святынями отправился на рукопашный бой с праведником. Ох! Грозен ты будешь, царь Иоанн Васильевич, грозен!

Оставив Николку договаривать свою обличительную речь перед сгрудившимися псковитянками, царь велел направить его поезд в Москву и гнать коней во весь дух. Конные стрельцы едва успевали за его возком, колокольцы и бубенчики вызванивали и тарахтели во всю мочь, так что Москва услышала царский поезд прежде, чем показалась пыль по дороге. Впрочем, и на колокольнях не прозевали царский поезд.

Всё население царицыной половины было глубоко убеждено, что царь не замедлит появиться во дворце, где Анастасия Романовна так нуждалась в его ласковом слове. Со времени его отъезда она не знала ни минуты покоя и довольно наплакалась, припадая к плечам мамы. Однажды она даже выговорила чуть слышно: «Ничьей нет вины в моей горькой доле. Сама позарилась на величие царицы, вот теперь и лей горючие слёзы!» Вместо утешения мама могла только ответить: «Пойди, умойся святой водицей!»

Возле Кремля царский поезд раздвоился. Половина его со слугами направилась к дворцу, а другая половина, головная, повернула к Благовещению, куда поторопился и митрополит в сопровождении хора певчих. Молебен служили на ходу и только у самого колокола возгласили царю многие лета.

Осматривая погрузившийся в землю колокол, Иоанн Васильевич спросил у митрополита: — Что знаменует это загадочное падение? Нет ли какого коварства? Не сотворено ли это лихими людьми? Ведь он висел на железных перекладинах!

   — Для Господнего гнева нет препонов, — отвечал митрополит, уставив смиренно очи в свою бороду. — Да как же Господу и не прогневаться, когда Его первое, можно сказать, во всём мире чадо идёт неправым путём.

   — Обо мне говоришь? В чём же мой неправый путь?

   — Про охоту вспомнил, а хождения к святыням будто не положено.

Иоанн Васильевич обвёл митрополита холодным взглядом и, не приняв благословения, велел везти себя к пещере Васи Блаженного.

Пещера, в которой ютился Вася, тоже юродивый во Христе и прослывший Блаженным, не раз видела такого превысокого гостя, как Иоанн Васильевич. Крестьянский сын, уроженец села Ельхова, проведший юность в сапожной мастерской, Вася обратился, благодаря женскому полу, в духовидца чуть ли не всей Московской земли. С молодых ногтей он слыл уже провидцем, и многие его предсказания сбывались.

Слава прозорливого Васи подкупила самого царя, который в критических случаях выспрашивал у него по секрету совета у «яко провидца сердец и мыслей человеческих». Ясновидец считал себя поэтому вправе беседовать с царём как равным себе и даже дерзить.

Встретив царя у входа в своё логово, Вася прикрыл глаза рукой, как бы от нестерпимого солнечного света, и потянул свою юродивую бредню: «Сицы, лацы, кулалацы...»

   — Брысь! — оборвал его высокий гость, — бредни твои прибереги для купчих, у меня же есть серьёзное дело, но взойдём в твою ямину...

   — Да вот я не разберу, кто пришёл: не то царь всея Руси Иоанн Васильевич, не то ордынец, доставивший из Орды басму ханской руки...

   — Брысь, говорю тебе!

Стукнув посохом оземь, царь вошёл в пещеру юродивого и поневоле, чтобы не задохнуться, заговорил скороговоркой:

   — Хочу знать, что говорят в народе о падении колокола с Благовещения. Буду слушать только одну правду.

   — А Семиткину меня не передашь?

   — Нет, да и самому Семиткину вскоре расчёт и крышка. Поборами начал промышлять; кому полагаются батоги, угощает скромненько розгачами. Есть у меня на примете... ну да это моё дело. Говори же, что знаменует падение колокола?

   — А упал он по наущению твоих ворогов.

   — Как он мог пасть по наущению? Разве колокол бывает смышлёный?

   — А ты бы взглянул на его ушки, ведь подпилены.

Холопы Глинских трое суток старались возле него. На помощь им явились по ночам холопы Шуйского. Все-то они старались напустить на тебя страх, печаль и ужас. У них теперь заговор — извести и царицу твою, как только она зачнёт младенца. Всему твоему корню от них одна смерть... Но от их злодейств нетрудно и избавиться. Скажу тебе, царь, великую тайну: ко мне по ночам прилетают ангелы с небеси... в образе каменщиков...