Жены русских царей - [101]

«Уже восемь дней, как я от тебя не получил письма, чего — для не без сумнения, а наипаче что не ответствуешь на письмо [моё] и поелику...» и т. д.

Но вот отправляет она к нему «крепиша, [каких-то] колечек, травочки», а то вот «яблок, да орехов свежих» или «венгерского крепкого и сладкого по полудюжине и дюжину пол-пива, тако ж несколько фруктов»; просит его, «батюшку» своего, чтоб тот поберечь себя изволил, да почаще о здоровье своём уведомлял, «плаче же всего — так она заявляет — самих вас вскоре и в добром здравье видеть».

И «батюшка» доволен, счастлив и шутливо отписывается с корабля своего «Ингермандланд», тот Ламеланта; «рад бы, прося у Бога милости, что-нибудь сделать, да негде и не над кем (государь воевал в то время, в 1717 г., на Балтийском море со шведами); ты меня хотя и жалеешь, однако ж не так, понеже с 800 вёрст отпустила, как жена господина Тоуба (начальник неприятельской эскадры), которая его со всем флотом так спрятала, что не только его [не] видим, но мало и слышим, ибо в полуторе мили только от Стокгольма стоит за кастелем Ваксгольмом и всеми батареями». Государь прилагал реляцию адмирала Апраксина, опустошавшего в это время берега Швеции; из приложения Екатерина могла узнать, как «адмирал наш едва не всю Швецию растлил своим великим спироном» (копьём).

«Всепокорно прошу вашу милость, — отвечала супруга — дабы... писаниями своими оставлять меня не изволили, понеже в нынешнее с вами разлучение есть не без скуки, и только то и радости, что ваши писания; ибо и в помянутом своём [письме] изволите жаловать, что я жалею вас спустя уже 800 вёрст. Это может быть правда! Таково мне от вас! Да и я имею, — шутила далее Катерина, — от некоторых ведомости, будто королева швецкая желает с вами в любви быть; в том та не без сумнения. А к тому ж заподлинно признаваем, как и сами изволили написать о поступках господина адмирала, что он над всею Швециею учинил. Этак-ста господин адмирал под такие уже толь немалые лета да какое счастие получил, чего из молодых лет не было! Для Бога прошу вашу милость — одного его сюда не отпускать, а извольте с собою вместе привесть».

Пётр счастлив, он не сердится за молчанье, он шлёт ей взаимно любезные презенты: «редьку да бутылку венгерского», а иногда вина бургонского бутылок семь, или красного дюжину, и всё это, разумеется, с обычным пожеланьем: «дай Боже вам здорово пить». Вино сменялось десятком бочонков сельдей «гораздо хороших и свежих»; из них только один бочонок государь оставил у себя, а девять послал жене...

В персидском походе то же внимание: беспрестанно обгоняя её на обратном пути в Россию, государь то шлёт «новины — звено лососи», то просит свою государыню императрицу «не подосадовать», что замешкал присылкой ей конвоя; окружает её заботами о спокойном совершении путешествия, указывает, какою ехать дорогою, и всё это с вниманием и нежностью; повелительного тона не слышно уже ни в одной строчке: напротив, Пётр просит жену «не досадовать», «не гневаться» на него!

Любовь, дошедшая до последней степени, закрепляется со стороны государя весьма важными действиями: так, в начале 1722 года обнародован им устав о наследии престола. В этом любопытном документе вспоминал Пётр об авесаломской злости царевича Алексея, строго порицал «старый недобрый обычай» — большему сыну наследство давать; удивлялся, из-за чего этот обычай людьми был так затверждён, между тем как по рассуждению «умных родителей» делались ему частые отмены, что де видно и из священной, и из светской истории. Государь приводил примеры, утверждал, что в таком же рассуждении в 1711 году было им приказано, чтоб партикулярные лица отдавали бы недвижимые имения одному своему сыну — достойнейшему, хотя бы и меньшому; а сделано это было для того, чтоб «партикулярные дома не приходили от недостойных наследников в разорение». «Кольми же паче, — гласил составитель устава, — должны мы иметь попечение о целости всего нашего государства!» Это попечение выразилось в уставе: от воли де государя зависит определение наследства; кому он захочет, тому и завещает престол. «Дети и потомки» таким образом, по мнению преобразователя, «не впадут в злость авесаломскую», «они будут иметь на себе эту узду — устав».

Вся Россия должна была учинить присягу, что не отступится от воли монарха; она признает наследником того, кого он похочет ей дать, кого он ей завещает. Устав был не что иное, как переходная мера к объявлению «Катерины» преемницей державы: её малютки «шишечки» «Петрушеньки» не было уже на свете.

В церквах у присяг стояли капитаны и разные чины воинские, по городам разосланы были солдаты. За «благополучным и изрядным принесением присяг» наблюдал ревностнейший из птенцов Петра, Павел Иванович Ягужинский.

Россия присягнула.

Но ни солдаты и капитаны, ни страх истязаний и каторги не зажали рты многим из тех, которые не считали вслед за Петром старых обычаев недобрыми и вредными.

«Наш император живёт... неподобно.., — говорил народ. — Мы присягали о наследствии престола всероссийского, а именно им не объявлено, кого учинить (наследником); а прежние цари всегда прямо наследниками чинили и всенародно публиковали; а то кому присягаем — не знаем! Такая присяга по тех мест, пока император сам жив, и присягаем-то мы ему лукавым сердцем».