Жены и возлюбленные французских королей - [44]

С уходом Луизы в монастырь ситуация вновь обрела утраченное равновесие. У короля отныне осталась одна любовница, так что проблема не стояла так остро. Впрочем, чувствительный дух Людовика XIV очень скоро побудил его воссоздать такую непростую ситуацию, где помимо фаворитки, занимающей эту штатную должность, фигурировала еще и дама сердца, сохранявшая непорочность – по крайней мере публично, – с чьим присутствием вынуждена была смириться королева. Положение приобрело настолько сложный характер, что стало походить на роман с нарочито запутанной интригой. Все началось с рождения внебрачных детей короля и мадам де Монтеспан. Первый ребенок родился в марте 1669 года, и вскоре за ним на свет появился и второй. Так как королевская любовница не была официально разведена со своим супругом – это произошло лишь в 1674 году, – господин де Монтеспан мог на законном основании объявить этих детей своими. Однако страсть этого человека к эффектам, поднятый им скандал, его злопамятство – все это заставляло опасаться излишнего шума. Строжайшая тайна все еще внушала к себе уважение, поэтому решили найти неболтливую женщину, на которую можно было бы абсолютно положиться, чтобы она в скромности воспитывала этих детей. В парижских салонах большой известностью пользовалась одна особа, чья напускная добродетель и набожность, знание света и его нравов и в то же время незначительное положение и гарантии, следовавшие из ее репутации, позволяли избрать ее для выполнения этой щепетильной задачи. Жизнь вдовы Скаррон представляла собой цепь драматических авантюр, достойных плутовского романа. Ее отец, тоже известный интриган, авантюрист, игрок и убийца своей первой жены и ее любовника, принадлежал к незначительному роду: он был сыном поэта-рубаки Агриппы д’Обинье. Большую часть своей жизни он провел в тюрьме, и именно в тюрьме Ниора в 1635 году родилась будущая мадам де Ментенон. Ее воспитанием сначала занималась тетка, затем, когда отец вышел на свободу, ее перевезли на Антильские острова, потом она оказалась в Ла-Рошели и совершенно без средств, наконец она обратилась за помощью к своим теткам, которые заспорили из-за нее: одна хотела, чтобы та была католичкой, другая – гугеноткой. В их спор вмешалась Анна Австрийская: девочка должна вступить в орден урсулинок. Но в шестнадцать лет, наделенная красотой, умом и уже научившись скрывать свои чувства, она предпочла бы выйти замуж за настоящего дьявола, нежели посвятить себя религии. Без приданого, богатая лишь личными качествами, она становится женой распутного и ироничного поэта Скаррона, уродливого паралитика, сохранившего живым лишь свой дух. Ей в то время едва исполнилось семнадцать, ему – уже сорок два года. Не услады ли, которой не мог ей доставить Скаррон, Франсуаза д’Обинье искала в окружавшем ее блестящем обществе? Но свойственная ей рассудочность отвергает такое предположение. В салоне Скарронов, где царила весьма непринужденная обстановка, собирался весь Цвет и блеск Парижа: герцоги, маршалы, поэты, аббаты и куртизанки, самая известная из них – Нинон де Ланкло – подружилась с Франсуазой, которую здесь в память ее пребывания на Антильских островах прозвали Прекрасной Индианкой. Воздыхателей хватало, и своими почитателями она считала – об этом упоминают и принцесса Пфальцская, и Сен-Симон, впрочем, такие вещи говорят, чтобы подмочить репутацию женщины, – и шевалье де Мере, и маршала д’Альбре, и маркиза де Марсили, и других, которые, возможно, и не были отвергнуты. Но как ей удавалось неизменно соблюдать приличия и кто бы отважился ее заподозрить! Впрочем, не вызывает сомнения тот факт, что она умела искусно скрывать свои намерения и благочестие служило ей удобной ширмой.

Высокая и стройная, словно Диана-охотница, окруженная лестью и галантными кавалерами, мадам Скаррон овдовела в возрасте двадцати пяти лет. Муж ничего не оставил ей, королева же назначила небольшую пенсию, и она поселилась в монастыре, сохраняя респектабельность и изредка посещая свет. Может быть, за ней и водились тайные грешки, но ей удавалось не вызывать в свой адрес злословия. Именно в таком положении она оказалась в поле зрения мадам де Монтеспан, когда в 1669 году та родила своего первого бастарда. Она доверила этой женщине своего ребенка, которого следовало воспитывать в полной тайне в снятом для этой цели маленьком домике. В 1670 году родился будущий герцог дю Мен и также оказался на попечении этой гувернантки, которая, не прерывая связи ни со своими друзьями, ни со светской жизнью, большую часть времени посвящала воспитанию вверенных ей детей. Когда двумя годами позже мадам де Монтеспан родила будущего графа де Вексена, троих детей водворила в Вожираре, и мадам Скаррон стала вести более замкнутый образ жизни, поддерживая отношения только с самыми близкими друзьями. Она сильно привязалась к детям и заменяла им мать. Именно в это время Людовик XIV впервые обратил внимание на мадам Скаррон. Он регулярно отправлялся в Вожирар навестить своих детей и быстро заметил эту тридцативосьмилетнюю женщину, красивую и умевшую поддерживать приятную и непринужденную беседу. С самого начала он стал незаметно ухаживать за ней, чего она, однако, не поощряла. Правда, ей льстило внимание короля, и отнюдь не было неприятно, но она не хотела мимолетных утех, не могла удовлетвориться преходящей связью и, кроме того, имела все основания опасаться мадам де Монтеспан, если склонность короля вдруг станет известна той. Тем временем привязанность короля постепенно крепла, и ей приходилось проявлять к нему больше внимания, в то же время не уступая его желаниям. Ее ловкие приемы и неприступность оставляли короля неудовлетворенным, но его влекло к ней все сильнее и сильнее. Ей же хотелось быть любимой, но при этом сохранить целомудрие, и так дело тянулось несколько лет. Лишь в 1680 году, когда звезда Монтеспан уже закатилась, она стала возлюбленной короля. Она крепко завладела его сердцем и пустила в нем глубокие корни, которые благодаря ее природной набожности и их обоюдным желаниям попали на благодатную почву. В тот период своей жизни мадам Скаррон выпало испытать сильное волнение, связанное с переходом от затворничества к блестящей жизни при дворе. В начале 1774 года король принял решение поселить своих сыновей вместе с их гувернанткой в Сен-Жермене. И вот она очутилась хотя и на второстепенной роли, но все же в центре этого султанства, где нашла приют их интрига и где вскоре соперничество восстановило друг против друга гордую, но зависимую гувернантку и королевскую любовницу, чье сердце сочилось кровью от ревности. Перебранки между двумя женщинами носили сначала домашний характер, они спорили по поводу воспитания детей. Но по мере того, как у мадам де Монтеспан оставалось все меньше сомнений относительно действительной склонности короля, который все больше тяготел к обществу мадам Скаррон, Монтеспан все настойчивее стремилась от нее избавиться. Она безуспешно попыталась выдать ее замуж за старого герцога де Виллар-Бранкаса. Король был начеку и отдал распоряжение, обеспечившее гувернантке независимость. Пенсия в шесть тысяч ливров и дар в двадцать тысяч франков позволили ей приобрести прелестную сеньорию и сделаться маркизой де Ментенон. Отныне она превратилась в титулованную особу, к которой король проявлял самые высокие знаки внимания и удостаивал равенства с конкуренткой Монтеспан. В это время величайшая опасность для уходящей фаворитки готовилась не со стороны мадам де Ментенон, но по причине организованной против нее кампании святош. Во время поста в 1675 году Бурдалу метал громы и молнии против «дебошей» короля, а Боссюэ призывал его порвать с любовницей и справить Пасху. Началось долгое покаяние, на которое король согласился не без участия мадам де Ментенон, продлившееся почти пятнадцать месяцев. А что же мадам де Монтеспан, как отразилось на ней это обращение? Удалившись в Кланьи, она следила оттуда за происходящим, – часто встречаясь с королевой, которая, понимая, что с этой стороны больше ничто не грозит, принимала ее как близкую подругу и выглядела покорной увещаниям Боссюэ. Но мадам де Севинье, хитрая бестия, не дала себя провести этой вкрадчивой добродетелью. «Некоторые дамы, пребывающие ныне в Кланьи, – писала она, – столь прекрасно заняты работой и чародейством, что мне кажется, будто передо мной Дидона, основывающая Карфаген; впрочем, продолжение истории может оказаться несходным»