Жены и дочери - [216]

— Я готов услышать все, что бы она ни рассказала, — ответил он. Но Синтия возразила:

— Нет! Вы осудили меня, вы говорили со мной так, как не имели права говорить. Я отказываюсь довериться вам или принять вашу помощь. Люди очень жестоки ко мне… — ее голос дрогнул на мгновение. — Не думала, что вы будете таким. Но я могу это вынести.

И затем, несмотря на Молли, которая удерживала ее силой, она вырвалась и поспешно покинула комнату.

— О, папа! — воскликнула Молли, плача и прижимаясь к нему, — позволь мне все тебе рассказать, — а затем, внезапно вспомнив, что некоторые подробности неловко рассказывать перед миссис Гибсон, она неожиданно замолчала.

— Я думаю, мистер Гибсон, вы были очень жестоки к моей бедной девочке, выросшей без отца, — заметила миссис Гибсон, выглядывая из-за своего носового платка. — Мне бы только хотелось, чтобы ее бедный отец был жив, и всего этого никогда бы не произошло.

— Очень возможно. Все же я не могу понять, на что и вам, и ей приходится жаловаться. Поскольку как могли, мы с моей дочерью приютили ее! Я полюбил ее. Я люблю ее почти как свою собственную дочь… так же, как Молли, я не притворяюсь.

— Вот оно, мистер Гибсон. Вы не относитесь к ней, как к своему собственному ребенку, — но в разгаре этого спора Молли выскользнула из комнаты и отправилась на поиски Синтии. Она полагала, что несет оливковую ветвь спасения при звуках только что произнесенных слов отца: «Я люблю ее почти как свою собственную дочь». Но Синтия заперлась в своей комнате и отказалась открыть дверь.

— Открой мне, пожалуйста, — умоляла Молли. — У меня есть, что сказать тебе… я хочу увидеть тебя… открой же!

— Нет! — ответила Синтия. — Не сейчас. Я занята. Оставь меня в покое. Я не хочу слышать то, что ты хочешь сказать. Я не хочу тебя видеть. Вскоре мы увидимся и тогда… — Молли стояла очень тихо, размышляя, какие новые слова убеждения она может использовать. Через пару минут Синтия выкрикнула: — Ты еще там, Молли? — И когда Молли ответила: «Да», надеясь, что сестра смягчилась, она услышала тот же твердый металлический голос, полный решимости: «Уходи. Я не выношу твоего присутствия… ожидания и подслушивания. Иди вниз… из дома… куда-нибудь. Это самое большее, что ты можешь сделать для меня сейчас».

Молли гуляла на свежем воздухе, еле передвигая ноги, словно ее заставляли это делать. С тяжестью на сердце она с трудом дошла до поля, не столь далекого, где, будучи еще ребенком, искала утешения в одиночестве. И там, под живой изгородью, она села, спрятав лицо в ладонях, содрогаясь при одной мысли о страданиях Синтии, которых она не могла коснуться и облегчить. Она не знала, сколько провела там времени, но ланч давно уже прошел, когда она проскользнула к себе в комнату. Дверь напротив была широко распахнута — Синтии не было в комнате. Молли привела в порядок платье и спустилась в гостиную. Синтия с матерью сидели там в суровом спокойствии вооруженного нейтралитета. Лицо Синтии, казалось, сделано из камня, судя по его суровому выражению. Но она вязала кружева, словно ничего необычного не случилось. Иначе обстояло дело с миссис Гибсон. На ее лице виднелись явные следы слез, она посмотрела и поприветствовала появившуюся Молли слабой улыбкой. Синтия продолжала вязать, как будто не слышала, как открылась дверь, и не услышала приближающееся шуршание платья Молли. Молли взяла книгу — не для чтения, я для того, чтобы иметь подобие некого занятия, которое позволило бы ей не вести необходимого разговора.

Нельзя было измерить, сколько длилась эта повисшая тишина. Молли стала представлять себе, что некое древнее волшебство тяготеет над их языками и вынуждает их безмолвствовать. Наконец, Синтия заговорила, но ей пришлось начать еще раз, прежде чем ее слова стали понятными:

— Я хочу, чтобы вы обе знали: с этих пор между мной и Роджером Хэмли все кончено.

Молли уронила книгу на колени; распахнув глаза и открыв рот, она пыталась вникнуть в смысл слов Синтии. Миссис Гибсон заговорила недовольно, словно обиженно:

— Я бы поняла, если бы это произошло три месяца назад… когда ты была в Лондоне, но теперь это просто чепуха, Синтия, и ты знаешь, что так не думаешь.

Синтия не ответила, и решительное выражение ее лица не изменилось, когда Молли наконец произнесла:

— Синтия, подумай о нем! Это разобьет его сердце!

— Нет! — ответила Синтия, — не разобьет. Но даже если и так, я ничего не могу поделать.

— Все эти разговоры скоро утихнут! — сказала Молли, — и когда он узнает правду из твоих собственных…

— Из моих собственных уст он никогда ее не узнает. Я не люблю его настолько сильно, чтобы пройти через стыд оправдания… через мольбы, поверить мне, простить и отнестись по-доброму… Признание может быть… я никогда не поверю, что оно приятно, но оно может облегчить душу, если сделать его перед некоторыми людьми… перед неким человеком… и может быть просить прощения не столь унизительно. Я не могу сказать. Все, что я знаю…, и я знаю это ясно и буду действовать решительно… что… — и здесь она резко остановилась.

— Я думаю, ты могла бы закончить свое предложение, — сказала ее мать, помолчав пять секунд.