Жены и дочери - [207]

— Право слово, дорогая! — сказала она, гладя Молли по голове, — я думаю, твои волосы становятся мягче и теряют эту неприятную волнистость.

Молли знала, что ее мачеха пребывает в хорошем настроении — гладкость или волнистость ее волос были бесспорными признаками расположения, в котором пребывала в данный момент миссис Гибсон.

— Мне так жаль, что из-за меня тебе не пришлось пойти на этот вечер, но твой дорогой отец так беспокоился. Я всегда была чем-то вроде домашнего питомца для джентльменов, и бедный мистер Киркпатрик никогда не знал, где остановиться в заботе обо мне. Но я думаю, мистер Гибсон даже более безрассудно нежен: напоследок он произнес: «Берегите себя, Гиацинта». А затем снова вернулся и сказал: «Если вы не последуете моим указаниям, я не стану отвечать за последствия». Я погрозила ему пальцем и ответила: «Не беспокойтесь, глупенький».

— Я надеюсь, мы выполнили все, что он велел, — заметила Молли.

— О да! Я чувствую себя намного лучше. Знаешь, я думаю, ты еще можешь пойти к миссис Гудинаф. Мария могла бы проводить тебя. Мне бы хотелось видеть тебя красиво одетой. Когда неделю или две носишь скучную теплую одежду, начинаешь страстно желать ярких цветов и вечерних платьев. Поэтому иди и подготовься, дорогая, тогда, возможно, ты принесешь мне какие-нибудь новости, поскольку последние две недели я не видела никого, кроме тебя и твоего отца. Я вполне нахандрилась и напечалилась и не выношу, когда молодых людей удерживают от веселья, подходящего их возрасту.

— О, прошу, мама! Я бы предпочла не ходить!

— Очень хорошо! Очень хорошо! Только я думаю, с твоей стороны довольно эгоистично отказываться, когда ты видишь, как мне хочется принести жертву ради тебя.

— Но раз вы говорите, что это для вас жертва, я не хочу идти.

— Очень хорошо. Разве я не сказала, что ты могла бы остаться дома? Только прошу, не пререкайся, ничто так не утомляет больного человека.

Некоторое время они молчали. Миссис Гибсон нарушила тишину, вяло произнеся:

— Ты можешь рассказать что-нибудь забавное, Молли?

Молли вытянула из глубин своей памяти несколько незначительных банальностей, о которых она почти забыла, но поняла, что они совсем не забавны, и миссис Гибсон, казалось, почувствовав это, сказала:

— Как бы мне хотелось, чтобы Синтия была дома, — и Молли восприняла ее слова как упрек собственной несообразительности.

— Мне написать ей и попросить вернуться?

— Ну, я не уверена. Мне хотелось бы знать многое. Ты не слышала ничего о бедном Осборне Хэмли за последнее время?

Помня наказ отца не говорить о здоровье Осборна, Молли не ответила, но в ответе не было нужды, поскольку миссис Гибсон продолжала размышлять вслух.

— Видишь ли, если мистер Хендерсон был таким же внимательным, каким он был весной… а шансы Роджера… я буду сильно сожалеть, если что-нибудь случится с этим молодым человеком, таким неуклюжим, но должна признать, что Африка не просто нездоровая… она дикая… и даже в некоторых районах каннибальская. Я часто думаю обо всем, что прочитала в географических книгах, лежа без сна по ночам, и если мистер Хендерсон в самом деле испытывает привязанность… Будущее скрыто от нас безграничной мудростью, Молли, но мне хотелось бы узнать его. Можно было бы просчитать свое поведение в настоящем намного лучше, если бы только знать, какие события должны последовать. Но я думаю, нам лучше не тревожить Синтию. Если бы только узнать вовремя, мы могли бы спланировать так, чтобы она приехала с лордом Камнором и миледи.

— Они возвращаются? Леди Камнор достаточно выздоровела для поездок?

— Да, разумеется. Иначе я бы не обсуждала, могла бы Синтия приехать с ними или нет. Это бы звучало очень хорошо… более чем уважительно, и придало бы ей положения в юридическом кругу Лондона.

— Значит леди Камнор лучше?

— Конечно. Я думала, твой отец рассказал тебе об этом. Но, разумеется, он всегда так тщательно заботится о том, чтобы не говорить о своих пациентах. Вполне правильно… вполне правильно и деликатно. Он едва ли рассказывает мне, как у них дела. Да! Граф и графиня, и леди Харриет, и лорд, и леди Куксхавен, и леди Агнес. Я заказала новую зимнюю шляпку и черный атласный плащ.

Леди Камнор настолько оправилась от жестоких приступов своей болезни и прошедшей операции, что смогла перебраться в Тауэрс, дабы переменить климат. Туда ее препроводила вся семья со всей роскошью и великолепием, подобающим больной супруге пэра. Существовала вероятность, что «семейство» задержится в Тауэрсе немного дольше, чем в последние несколько лет, в течение которых они скитались туда и сюда в поисках здоровья. Так или иначе, было приятно спокойно приехать в старинный фамильный дом, и каждый член семьи по-своему этому радовался. Лорд Камнор больше всех. Его склонность к болтовне и любовь к мельчайшим подробностям едва ли пришлись кстати в суете лондонской жизни и были пресечены в корне во время его временного пребывания на континенте, поскольку он не говорил бегло по-французски, и с трудом понимал французскую речь. Кроме того, он был большим собственником и хотел знать, как идут дела на его земле, как его арендаторы преуспевают в жизни. Он любил узнавать об их рождениях, браках и смертях и имел отличную память на лица. Короче говоря, лорд Камнор был пэром, напоминающим старушку-сплетницу. Но очень добродушную старушку: он разъезжал на своей дородной старой лошади, набив карманы монетками в полпенни для детей и маленькими мешочками с нюхательным табаком для стариков. Подобно старушке ему нравилось выпивать послеполуденный чай в гостиной своей жены, и за чашкой вызывавшего болтовню напитка он повторял все новости, услышанные им за день. Леди Камнор пребывала именно в том состоянии выздоравливающего человека, когда разговоры, подобные тем, что вел ее муж, были ей чрезвычайно приятны, но она всю свою жизнь так сурово презирала привычку слушать сплетни, что полагала должным следовать логике — сначала выслушать, а после выразить презрительный протест. Тем не менее, в их семейный обычай вошло собираться всем вместе в комнате леди Камнор после возвращения с дневных прогулок пешком, поездок или после прогулок верхом, устраиваться возле камина, потягивать чай во время ее ранней трапезы, рассказывать отрывки местных новостей, которые они узнали за утро. После того как члены семьи изложили все, что хотели сказать (но не ранее), им всегда приходилось выслушивать короткую проповедь от ее светлости на избитые темы: о том, как низко обсуждать людей, о том, что услышанные новости, вероятно, лживые, и о том, как деградирует человек, повторяя их. В один из тех ноябрьских вечеров вся семья собралась в комнате леди Камнор. Она лежала, вся задрапированная в белое и укрытая индийской шалью, на софе возле камина. Леди Харриет сидела на коврике, возле камина, и, подбирая падающие угольки миниатюрными щипцами, водружала их на красную и душистую груду в центре очага. Служанка леди Камнор пыталась разливать чай при свете одной маленькой свечи, поскольку из-за ослабленного зрения леди Камнор не выносила яркого света. И огромные безлиственные ветви деревьев за стенами дома скребли по окнам, подгоняемые усиливающимся ветром.