Женское нестроение - [51]

— Оборони Богъ!

— То-то и есть. И всѣ такъ. Худы ли, хороши ли, тоже свою амбицію блюдемъ. Никому не лестно предъ женою въ дуракахъ стоять, да глазами на ея образованность хлопать.

— Коли вахмистръ на приданое не скупъ, то можетъ польститься какой изъ господъ. Бываютъ — которые немудряіціе и своего достатка не имѣютъ.

— Врядъ ли. Потому что изъ господъ этакъ — очертя голову, ополомь — великодушно женятся и званіемъ своимъ не брегутъ одни студенты. A студенту вахмистрова дочь не съ руки.

— Не возьметъ студентъ.

— Еще кабы она была доученая. A то пятый классъ. Это для нашего брата, который науку въ казармѣ мѣдными деньгами покупалъ, да и то трехъ пятаковъ не хватило, — образованіе ея, точно, великое. A настоящему господину, ежели студентъ изъ универститета или тамъ института что ли путей сообщенія, съ ней окажется довольно даже скучно. Потому что — онъ-то дошелъ, a она не доскочила. Потому что, прикинемъ къ примѣру, — науку-исторію она знаетъ, a до тригометрики али астрелябіи не дошла.

— Не вровень, значитъ.

— Отъ нашихъ отстали — къ вашимъ не пристали.

Послѣдовало краткое молчаніе.

— Лѣтъ-то много? — спросилъ басъ.

— Семнадцатый.

— Изъ себя хороша?

— Картина.

— Фю-ю-ю!

И опять замолкли.

— Свихнется дѣвка, — съ убѣжденіемъ произнесъ басъ.

— Какъ не свихнуться? На ту линію идетъ.

— Соняшу Перфильеву помните?

— Аккуратъ одна модель.

— Намедни Каратайченко встрѣтилъ подъ вечеръ: по Вознесенскому катитъ, на лихачѣ, въ ротондѣ, перо на шляпѣ, морда крашеная. У моста лошадь что ли закинулась, заминка вышла, — городовой подходитъ, замѣчаніе сказалъ. Такъ Сонька-то городовому на слово — десять, да во всю родительскую!

— Господи! какая была скромненькая!

— Такъ и сыпетъ, такъ и бубнитъ. Голосъ хрипкій. Ужъ Каратайченко заступился, a то городовой грозился въ участокъ свести.

— Экого родителя дочь!

— Всеё семью разсыропила; совсѣмъ нынѣ не люди стали! — а, бывало, жили, — сосѣди шапки снимали.

— Пьетъ, поди, Перфильевъ-то?

— Нельзя ему пить: y него четыре медали. A только, что, конечно, — сердцемъ прискорбенъ и даже какъ бы рѣшившисъ ума. Даже зарѣзатъся хотѣлъ.

— Подите жъ!

— Бритву жена изъ рукъ отняла. Потомъ къ генералу былъ требованъ.

— Врете?

— Вѣрное слово. Для утѣшенія. Генералъ y насъ добёръ.

— Входитъ!

— Перфильевъ! — говоритъ: что ты вздумалъ, дуракъ? Грѣхъ! присягѣ поруха! Тутъ старика, отъ добраго слова, сердцемъ растопило и въ слезу ударило. — Ваше, сказываетъ, превосходительство! сколько лѣтъ служа, завсегда радъ былъ начальству стараться: графы, князья Перфильева въ лицо узнавать удостаивали. A теперича единая моя дочь — и та въ развратъ пошла. Возможно ли мнѣ при всемъ томъ жизнію жить? какъ смотрѣть на бѣлый свѣтъ и въ глаза добрымъ людямъ?.. Ажно и генералъ, слушая, вмѣстѣ съ нимъ заплакалъ.

— Дѣло слезное!

Пауза.

— Мерзавецъ-то ейный, который сбившій, — гдѣ теперь?

— Въ Ярославлѣ, сказываютъ. При купчихѣ какой-то богатой: лѣсными дачами управляетъ.

Басъ протяжно и сладко зѣвнулъ:

— О-о-охъ-охъо-хъ!

— Вотъ — сказалъ баритонъ вдумчивымъ голосомъ человѣка, глубоко размышляющаго и отвѣчающаго вслухъ на собственныя мысли, — давалъ мнѣ писарь намедни книжку. Некоего графа, Льва Толстого сочиненіе.

— Энтого-то? — заинтересовался басъ.

— Того самаго. И вотъ говоритъ тамъ одинъ на счетъ бабъ: самая вы безпастушная скотина…

— И правда ужъ, что безпастушная. Такъ оно и есть.

— Востро сказано.

— Писатель вострый.

— Лю-ютой старикъ!

— A сказывали; будто онъ — антихристъ?

— Да, вѣдь это — ежели по божественному.

Пауза.

— A, что на счетъ безпастушныхъ, — возвышаетъ голосъ баритонъ, — я такъ полагаю: объѣхать хоть всю Россію, безпастушнѣе этихъ питерскихъ нашихъ подвальныхъ барышень — не найтить.

Басъ, плюнулъ и какъ-то свирѣпо даже прогремѣлъ:

— Одно слово: добыча.

— Добыча и есть. Именно, что ни пава, ни ворона. Корсетъ носитъ, волосы на лобъ завихрила, лицо руки моетъ благородными мылами, — барышня. Газету читаетъ, въ театръ лазитъ. Я, папаша, въ Михайловскій манежъ, я, мамаша, въ Фигнеръ — маскарадъ. А въ заправской-то жизни въ подвалѣ казенномъ — на пятнадцать серебра родительскаго жалованья. Тутъ те не Фигнеръ — маскарадъ, a было бы на что въ баню сходить. А между прочимъ юбку крутитъ, одеколонъ прыскаетъ, шелкъ, бархатъ въ гардеропѣ имѣетъ. На какія сверхсмѣтныя суммы — отпущенія, дозвольте спросить?

— Натурально, что проистекаетъ вспомогательство отъ кавалеровъ.

— Тоже, братецъ мой, вспомогать-то даромъ нонѣ никто тебѣ неохочъ. Вспомогательства эти Соняшекъ Перфильевыхъ въ обиходъ и спускаютъ.

Басъ вздохнулъ.

— Омута подвалы эти, прямо, омута. Дѣвка въ нихъ — что плотица серебряная. А мужчинье кругомъ такъ щуками и плаваетъ. И свой братъ служащій, и господа, и вольная приходящая публика. Тому сосѣдка — Машенька, этому — чьихъ будете, барышня? Да — «какой Рабонъ — конфетъ предпочитаете кушать?» Да — «позвольте угостить васъ въ Маломъ Ярославцѣ отбивнымъ котлетомъ»…

— Тѣмъ и пропадаютъ.

— Съ дѣтскихъ лѣтъ въ соблазнѣ. Хоть и не въ углахъ живемъ, a не за каменными стѣнами. Бываетъ, что семья отъ семьи ситцевыми занавѣсками отторожена. Ничего отъ дѣтишекъ не скроешь. Все плотское отъ материнскихъ сосцевъ познаютъ. Каковъ это къ жизни примѣръ? Дѣвчонка въ форму юности возрости не успѣла, — по одиннадцатому, двѣнадцатому году, — a уже всѣми мальчишками въ корпусѣ оцѣлована. Чего она не узнаетъ? Чѣмъ ты ее удивишь?