Женское нестроение - [45]

Нѣтъ, этимъ похвальнымъ упражненіемъ заняться я не собираюсь, a хочу лишь установить вотъ что. Въ статьяхъ своей книги «Женское нестроеніе» я пытался если не разрѣшить, то объяснить нѣкоторыя частности женскаго вопроса и намѣтить возможный дальнѣйшій ихъ ходъ, отправляясь изъ экономическихъ законовъ спроса и предложенія. Я думаю, что подъ желѣзнымъ игомъ этихъ законовъ сложилось исторически и то рабовладѣльческое чувство, что называется ревностью и отъ многихъ почитается возвышеннымъ и благороднымъ.

— Посмотрите, какія благородныя очертанія y этого замка! — воскликнула одна моя тифлисская знакомая, показывая на грозныя сѣрыя башни, высоко надъ шумной Курою.

Я взглянулъ; замокъ былъ — Метэхская тюрьма! Такъ вотъ и съ ревностью. Исторически наслоенныя очертанія ея, на первый взглядъ, какъ будто эффектны и благородны. Но подъ ними — грязная, средневѣковая тюрьма. И разница лишь въ томъ, кто управляетъ тюрьмою и для кого она: мужская она или женская, для бякъ или для лякъ.

На рынкѣ нашей жизяи, женщина, до сихъ поръ, къ сожалѣнію, въ огромномъ преимуществѣ случаевъ, товаръ исключительно половой плюсъ чернорабочая, хозяйственная сила. Естественное соотношеніе половъ численно таково, что женское предложеніе всегда превышаетъ мужской спросъ, и, такимъ образомъ, мужчина имѣетъ возможность значительно большаго выбора жены, чѣмъ женщина — мужа. Онъ — выбирающій и бракующій потребитель, она — ищущій сбыта товаръ. Собственно говоря, единственное, болѣе или менѣе твердо отвоеванное нашими женщинами въ этой вѣковой борьбѣ, право — это однобрачіе, половая принадлежность одной извѣстной женщивы одному извѣстному мужчинѣ, безъ нарушенія вѣрности. Отношенія потребителя и товара и въ однобрачіи, конечно, не теряются, и желѣзный законъ спроса и предложенія сохраняетъ свою мощную силу именно въ обереганіи супружеской вѣрности. У людей здравомысленныхъ оно совершается инстинктивно, молчаливымъ согласіемъ, незамѣтнымъ нравственнымъ взаимодѣйетвіемъ обѣихъ сторонъ, a y натуръ болѣзненныхъ, поврежденныхъ, слагается въ болѣе или менѣе болѣзненные же акты, совокупность коихъ образуетъ понятіе ревности. Итакъ, ревнуя, мужчина охраняетъ свой спросъ на извѣстную женщину, a женщина, наоборотъ, свое предложеніе извѣстному мужчинѣ. И такъ какъ женское предложеніе выше мужского спроса, то ревнующая женщина, — помимо всѣхъ сознательныхъ моральныхъ и физіологическихъ мотивовъ, — еще и безсознательно оберегаетъ себя отъ экономической конкурренціи, цѣпко держится за свой особый отвоеванный рынокъ. Разъ изъ всѣхъ видовъ труда женщинѣ вполнѣ обезпеченъ только трудъ половой и хозяйственно-чернорабочій, то естественно и оберегать ей неприкосновенность этого своего труда отъ всякой конкурренціи со всею энергіею, какую будитъ въ ней инстинктъ самосохраненія. Этого элемента въ мужской ревности нѣтъ, и имъ-то создается болѣе извинительное положеніе ревнивой женщины, чѣмъ ревниваго мужчины. Мужская ревность — потребительская, соперничество прихотливаго выбора. Женская — ревность товара на сбитомъ и шаткомъ рынкѣ, трепещущаго за свой сбытъ. Разница конкурренцій очень серьезная.

Нѣкоторые критики «Женскаго нестроенія» неоднократно возражали мнѣ, будто я, прямолинейно рубя вопросъ о половомъ спросѣ и предложеніи, упустилъ изъ вида обратную сторону медали, то есть, — что, какъ существуетъ мужской спросъ на женщину, такъ есть и женскій спрось на мужчину. Ho, въ моемъ настоящемъ разсужденіи о ревности, это возраженіе, вообще спекулятивное и слабо способное къ защитѣ физіологическими данными, падаетъ само собою, потмъ, что, стоя на его почвѣ, преимущество права женщины на ревность (если можетъ быть вообще признаваемо такое «право») выясняется легче и ярче, чѣмъ на всякой другой. Потому что, въ такомъ случаѣ, спросовая женская ревность имѣла бы дѣло съ рынкомъ предложенія меньшаго, чѣмъ спросъ, и, слѣдовательно, послѣдній былъ бы конкурренціей лишенъ возможности свободнаго выбора; тогда какъ предложительная ревность мужская имѣла бы дѣло съ спросомъ, превышающимъ предложеніе, и, слѣдовательно, — привилегія свободнаго выбора остается, и въ этомъ поворотѣ, за мужчиной нерушимо.

Такъ оно есть, но такъ оно не должно быть. Мощное освободительное движеніе женскаго вопроса, ускоряемое экономическими кризисами современнаго соціальнаго строя, вводитъ на форумъ женщину-гражданку, женщину-работницу, въ которой старинная роль полового товара погашается равенствомъ съ мужчиной во всѣхъ отрасляхъ общечеловѣческой дѣятельности. Человѣкъ въ женщинѣ выступаетъ впередъ, самка отступаетъ назадъ. Создается и растетъ громадное сознаніе половой свободы, развитіе которой вычеркнетъ изъ брака его отрицательныя, рыночныя стороны, уничтожитъ равенствомъ труда экономическую проституцію, a предвѣчную ограничительную функцію «въ болѣзняхъ родити чада» возвыситъ отъ повелительно-самочьей обязанности къ выбору доброй воли. Женщина растетъ, какъ пятое сословіе цивилизованныхъ обществъ, и будущее ея свѣтло и нрекрасно. Далеко ли оно? Богъ знаетъ. Но ея неудержный прогрессъ, подгоняемый фатально наростающею потребностью человѣчества въ новыхъ доходностяхъ и рабочихъ силахъ, идетъ путемъ такихъ быстрыхъ и ясныхъ побѣдъ, что я вѣрю и хочу вѣрить: оно недалеко, — хотя еще и нѣтъ числа преградамъ и тормозамъ на его дорогѣ. Начиная сь самихъ женщинъ! Огромное покуда еще большинство ихъ, наслѣдственно пропитавшись историческими традиціями пестраго и разнообразнаго полового рынка, какъ единаго своего прибѣжища и предназначенія, относится къ идеямъ равнодѣятельности и равноправія съ боязнью и враждебными предубѣжденіями, сильнѣйшими, пожалуй, чѣмъ y иныхъ мужчинъ. Такъ рабство и крѣпостное право, внушеніемъ изъ поколѣнія въ поколѣніе, вырабатывали дворовыхъ, которыхъ мысль о волѣ приводила въ ужасъ, какъ нѣкое кощунство — и, конечно, даже некрасовскій «Послѣдышъ» не былъ такимъ крѣпостникомъ, какъ его всхлипывающій камердинеръ. Мнѣ не хочется вводить въ статью свою термина «феминизмъ», потому что онъ уже заношенъ, затрепанъ, замасленъ и опошленъ общественнымъ перевираніемъ почти до потери физіономіи. Но, краткости ради, кажется, все-таки, безъ него не обойтись. Феминистическое движеніе, въ основу котораго положены принципы равноправія и равнодѣятельности половъ, оклеветано вь глазахъ женщинъ, какъ разрушающее семью. Клевета эта быстро таетъ, потому что вѣкъ дѣлаетъ черезчуръ ужъ очевиднымъ, что не самостоятельность женская создаетъ нашъ семейный кризисъ, a именно ея отсутствіе, при растущихъ дороговизнахъ жизни и при крайнемъ напряженіи, почти переутомленіи мужскихъ силъ, — въ семьѣ совершается крахъ мужской работоспособности. Ей уже не подъ силу, въ одиночку, содержать семью прежняго мужевластительнаго типа; ростъ культуры настойчиво требуетъ въ брачномъ союзѣ трудовой помощи мужу отъ жены, a трудовая взаимопомощь вопіетъ и о взаимоправіи, безъ котораго она — рабскій обманъ. Рабскими обманами, колеблющими женщину, какъ маятникъ, между двумя полюсами старой и новой семьи, полна наша, унизанная компромиссами, современность. Страхи за разложеніе семьи женскимъ равноправіемъ принадлежатъ къ числу злѣйшихъ изъ этихъ обмановъ — впрочемъ, на этотъ разъ не столько даже рабскихъ, сколько рабовладѣльческихъ. Но успѣхи жеискаго образованія, растущій интеллектъ и самосознаніе «женскаго сословія», скоро откроютъ глаза даже самымъ слѣпымъ — видеть, что крушеніе-то семьи не тамъ, гдѣ указываютъ враги феминизма, но въ томъ буржуазномъ укладѣ, который, понимая семью, какъ половой комфортъ, пріобрѣтаемый мужемъ-добычникомъ, теперь обанкрутился до того, что вынужденъ зачеркнуть въ своемъ обиходѣ даже основную цѣль брака — дѣторожденіе. Феминизмъ — не разложеніе и не отрицаніе семьи, но коренная демократическая ея перестройка и реставрація, переводъ ея зданія съ ординарнаго на двойной фундаментъ.