Женское нестроение - [31]

Лелѣетъ онъ дворянскія

Замашки донъ-жуанскія

И, съ этими замашками,

Волочится за Машками…

Увы! прошли прекрасные дни Аранжуэца! прошли и крѣпостныя, и полукрѣпостныя, собственныя свои Машки, за коими безнаказанно волочиться было аглицкимъ милордамъ такъ удобно и легко. Что касается донъ-жуанскихъ замашекъ милорда, онѣ, конечно, пережили и крѣпостной Аранжуэцъ, и крѣпостныхъ прелестницъ, но… примѣнять ихъ съ прежнею упрощенностью милордъ не имѣетъ возможности. Онъ оскудѣлъ, a законы процвѣли. Это во-первыхъ. A второе — изъ былыхъ Машекъ многія давнымъ давно уже первой гильдіи купчихи, мануфактуръ и коммерціи совѣтницы, a нынѣшній милордъ аглицкій ищетъ чрезъ родного человѣчка теплаго мѣстечка, дабы не положить благородныхъ зубовъ своихъ на полку, сидючи въ неоднократно описанномъ чрезъ судебнаго пристава Монрепо. Не о г. Бекетовѣ въ данномъ случаѣ, конечно, рѣчь: я о немъ знаю только по газетамъ и о состоятельности его не имѣю понятія, — но объ аглицкихъ милордахъ вообще, родового типа коихъ онъ, въ казанской исторіи; явился столь блистательнымъ представителемъ. Особая черта аглицкихъ милордовъ иашего времени, — что, въ какое бы государственыое или общественное дѣло они ни замѣшалисъ, первое же властное тяготѣніе и вожделѣніе ихъ — учредить вокругъ себя маленькое крѣпастное право, съ присущими ему ароматами барщины, дворни, дѣвичьей, — конечно, устрояемыхъ не въ открытую и не съ буквально точнымъ соотвѣтствіемъ старымъ идеаламъ, a въ посильныхъ и согласныхъ съ духомъ вѣка приспособленіяхъ, глядя по роду дѣятельности или мѣсту служенія аглицкаго милорда.

Снова ловятъ мужиковъ

Въ крѣпостныя сѣти

Николаевскихъ орловъ

Доблестныя дѣти,

гнѣвно клеймилъ когда-то современныхъ ему аглицкихъ милордовъ H. A. Некрасовъ. Это поколѣніе ушло, мужикъ отъ крѣпостныхъ сѣтей застрахованъ, онѣ порваны и сгнили, и осталась лишь праздная охота платонически плести ихъ.

Но духъ этого плетенія — всюду, гдѣ живетъ и дѣйствуетъ аглицкій милордъ; это — неизмѣнный, неразрывный его спутникъ, въ родѣ Петрушкина запаха. Призраки барщины, дворни, дѣвичьей идутъ по пятамъ его и распространяютъ свою поганую тѣнь на все, что его окружаетъ, проникая даже въ самыя святыя дѣла и порядочныя области жизни, если онѣ ненарокомъ очутятся въ лапахъ аглицкаго милорда. Земство — по самому существу своему — живое отрицаніе крѣпостничества и сословности, но къ нему, какъ къ сосцамъ здоровой, обильной молокомъ и неразборчиво щедрой кормилицы, присасывается множество аглицкихъ милордовъ. И можемъ ли мы, положа руку на сердце, отрицать, что — въ то время, какъ одни земства, въ рукахъ, чуждой милордскихъ притязаній, всесословной массы излюбленныхъ людей, быстро прогрессировали, просвѣщая и обогащая районъ своихъ дѣйствій, — бывали и бываютъ y насъ на Руси и такія злополучно-захудалыя земства, гдѣ воля ставшихъ y власти аглицкихъ милордовъ творитъ, чего ихъ нога хочетъ, обращая земскія учрежденія въ замкнутые, вѣчно кейфующіе султанаты, полные антипатичнѣйшаго самодурства, противнѣйшаго кумовства, угодничества, лести, мздоимства — словомъ, всѣхъ пороковъ дореформенной Россіи, когда она, по вѣщему упреку Хомякова, была «черна неправдой черной и игомъ рабства клеймена». Конечно, все — въ міру, все — въ уменьшеніи по масштабу, приспособленному во вкусѣ новаго вѣка, все въ размѣнѣ съ рублей на гривенники. Но рѣчь идетъ не о масштабѣ и размѣрахъ, a o принципіальномъ отношеніи къ земскому дѣлу тѣхъ злоупотребителей его, чью дѣятельность русское остроуміе давнымъ-давно опредѣлило мѣткимъ ходячимъ терминомъ «присосѣдиться къ общественному пирогу». Диво ли, что, воскресивъ въ подобномъ закрѣпощенномъ земскомъ султанатѣ всѣ свои исконныя замашки, аглицкій милордъ-земецъ воскрешаетъ мало-по-малу, въ числѣ ихъ, и родовой инстинктъ гоньбы за Машками, и, обращая взоры свои на служащихъ подъ началомъ или вліяніемъ его интеллигентныхъ или полуинтеллигентныхъ женщинъ — учительницъ, сестеръ милосердія, фельдшерицъ, акушерокъ, телеграфистокъ, счетчицъ, конторщицъ e tutte quante, — блудливымъ окомъ выискиваетъ между нихъ лакомый кусочекъ поаппетитнѣе и подоступнѣе. Вся эта рабочая женская толпа закрѣпощена къ мѣстамъ своимъ бѣдностью и конкурренціей огромнаго трудового предложенія на малый трудовой спросъ почти что не слабѣе, чѣмъ старинныя Машки барскихъ дѣвичьихъ были закрѣплены за господами своими природнымъ рабствомъ. Это — безотвѣтныя и сознающія себя безотвѣтными. Выгонятъ — что станешь дѣлать? Куда пойдешь? Хоть издыхай, какъ собака, на улицѣ! «Выгонятъ», — это вѣчный грозный призракъ, съ насмѣшкою стоящій за плечами каждой русской трудящейся женщины; выгонятъ и немедленно замѣяятъ другою — изъ безчисленной толпы голодныхъ кандидатокъ, теперь завистливо взирающихъ на нее со стороны жадными глазами. Еще бы! счастливица! служитъ! 30 рублей въ мѣсяцъ получаетъ… за 14 часовъ работы въ сутки! Господи! да когда же намъ-то, намъ-то выпадетъ подобная благодать? Послушайте, господинъ хозяинъ! Увольте ее, мы будемъ работать и лучше, и прилежнѣе, и дешевле! я на 25 пойду! я на 20! я на 15! A я — хоть за квартиру… Только возьмите! примите! не оставьте!.. И, подъ суровымъ сознаніемъ этого горемычно-безпощаднаго соперничества, «счастливица», что называется, зубами держится за свое «счастье… на мосту съ чашкой!» какъ уныло остритъ язвительное народное присловіе. Она трепещетъ передъ человѣкомъ, властнымъ удержать ее на службѣ или выгнать вонъ съ волчьимъ паспортомъ, прибавить или убавить ей жалованья, лишить ее награды или выхлопотать награду въ двойномъ размѣрѣ. И, если властнымъ человѣкомъ является аглицкій милордъ, то изъ трепета женскаго, рабьяго трепета за свое существованіе, онъ — какую веревку хочетъ, такую и совьетъ.