Женский портрет в три четверти - [22]

- А потом будут и пятая, и шестая,- высказался я как можно увереннее.Это понятно и школьнику. А что на них - такая же невнятица, как здесь?

Кандидат молчал, Бризкок молчал, Могилевский молчал, даже Оля молчала.

Потом, когда мы ехали домой, она сказала мне, что молчала потому, что очень меня любит и боится обидеть случайно вырвавшимся словом. А почему молчали остальные, спросил я. Они тоже меня любят? Оля промолчала и на этот раз, но теперь я уже знал почему.

А на картинке и вправду была невнятица. Не хаос, не сумбур, не цветовые пятна, не размытые структуры, а что-то совсем неправдоподобное, такое, чего нет и чему даже слова нет. Картина неизвестного художника, работающего в неизвестной манере и живописующего несуществующие события. Но притом строгого реалиста, я бы сказал, даже с определенным оттенком натурализма.

Левитан на Марсе. Шарден из тридцатого века.

Я все же думаю, что это был пейзаж. Хотя руку на отсечение не дал бы.

Но самое интересное, этот пейзаж или натюрморт (во всяком случае, я надеюсь, не портрет) был по-своему красив. Притягателен, что ли.

- Где это? - спросил наконец Кравчук.

- Когда это? - откликнулся Бризкок.

- Ракурс выбран гениально,- заметил Саша Могилевский.Если сдвинуть камеру чуть в сторону, центральные пятна сольются, розоватый тон уйдет, и тогда все рухнет. Художник может придумать, фотограф должен найти.

- А откуда ты знаешь, что это фотография, а не картина?

Это спросил я. Уж если быть самым глупым в компании, то до конца.

- Рисунок или живописное полотно можно сфотографировать, и для этого не надо много ума, хотя без умения и тут не обойтись,ответил Саша.- Но я не знаю, как снимок,- с этими словами он вынул все три слайда и показал их мне, повертев перед моим носом,- или даже три снимка, сложенные вместе,- он разъял стопку на три части,- можно превратить в картину.

И отдал слайды Кравчуку.

- Хотела бы я там побывать,- сказала Оля.

- Я тоже,- отозвался Кравчук, передавая слайды профессору.

- С вами, юная леди,- добавил Бризкок, тасуя колоду из трех картинок,я готов отправиться и не в такое путешествие. Конечно, с позволения мужа, не иначе.- Он учтиво поклонился мне.

- Позволяю,- буркнул я.- Готов сходить за билетами.

- Ловлю на слове,- отозвался профессор.

Пятый вариант был не хуже четвертого. Пожалуй, даже почище - в том смысле, что в нем оказалось меньше пересекающихся линий и неожиданных цветовых пятен. Но как все это надлежало понимать, откуда оно возникло и что означало, не- знал никто.

Когда мы рассуждаем о совершенстве, то припоминаем боттичеллиевскую Венеру, или Парфенон, или храм Покрова на Нерли, или изогнутую ветрами одинокую сосну в дюнах, врезавшуюся в память однажды и до конца дней. Каждому найдется что вспомнить. Но можно ли выдумать совершенство - без опыта, до опыта, вместо опыта? И если можно, то где та линия, переступив которую мы оказываемся в новом душевном состоянии, когда струны души натянуты до предела и на глаза набегают слезы?

В жизни не придумал бы такой тирады сам. Я записал ее со слов Миши Кравчука.

Но если вы спросите меня лично, то я лично же отвечу вам, что на этих двух картинах была инопланетная жизнь. Что-то мне подсказывает - это так. Жизнь, не похожая на нашу,- не в том только смысле, что там, где она возникла, иные природные условия, всякие там рельефы, альбедо и содержание кислорода в атмосфере.

Может, там вовсе нет кислорода, какая разница. Готов допустить, что это наша родная Земля, но в другие времена. Та же Венера Боттичелли во все времена прекрасна, но представьте себе, какой шок вызвали бы у интеллигентов позднего кватроченто, у этих тонких ценителей гармонии, полотна Пикассо и Кандинского. В одном я уверен: они бы поняли, что перед ними - нечто грандиозное, хотя и непонятное, чуждое до поры.

Шестая картинка - даже Бризкок признался мне в этом позже - ожидалась совершенно сногсшибательной. Сто двадцать пятый век на семнадцатой планете Дзеты Большой Медведицы. Всемирно известный аттракцион - в черной дыре интонационные дубль-квази-альтернативаторы. Вид на медную проволоку изнутри в тот момент, когда по ней юркими электронами пробегает телеграмма со стихами по случаю окончательного торжества добра над злом.

- Тю-тю,- сказал кандидат.

Я бы посоветовал ему закончить такими словами свою нобелевскую речь.

- Однако...- пробормотал Саша Могилевский. Он у нас в редакции не случайно числится в интеллигентах.

- Хризантема! - ахнула Оля.- Я их так люблю. Самые красивые цветы. Как жалко, что они не цветут круглый год... Когда настанет осень,- она обернулась ко мне,- ты будешь приносить домой хризантемы, ладно?

- У нас с вами схожие вкусы, Оля,- сказал Бризкок. - Жаль, что сейчас не сезон, а то я побежал бы в цветочный магазин, чтобы опередить вашего мужа.

Представьте себе, что кембриджский профессор намеревается вступить с вами в гонку за право первым преподнести букет хризантем вашей собственной жене,- ваши действия, как говорят в армии. Хорошо еще, что лето в разгаре и до первой хризантемы никак не меньше месяца.

- Почему хризантема? - спросил я.- И что в ней особенного?