Женский клуб - [31]

– Расскажите еще про то, откуда вы, Бат-Шева, – попросила Мими.

– Мы жили в Нью-Йорке. Я только переехала и сразу встретила Бенджамина. – Бат-Шева обвела всех взглядом. – Вы, наверное, его знали.

– Конечно, знали. Я училась в старших классах с его матерью, его бабушка с дедушкой жили на одной улице с моими родителями. А его дядя был недолго женат на моей четвероюродной сестре. Но это уже другая история, – сообщила миссис Леви, легонько подбрасывая Аялу на коленках. – А откуда вы родом, Бат-Шева?

У новичков всегда это спрашивали; по ответу можно было много узнать о человеке. Если спрашивали миссис Леви, она с гордостью говорила: ее семья из Мемфиса. Не просто прожила здесь одно-два поколения, но издавна укоренилась в самом что ни на есть сердце города.

– Я только один раз была в Нью-Йорке и не понимаю, как можно там жить, – вставила Бекки. – Все куда-то несутся, столько народу, грязища.

Она уже собиралась поведать историю о том, как ее там чуть не обокрали, но миссис Леви бросила на нее многозначительный взгляд.

– Ш-ш, Бекки. Так откуда вы, Бат-Шева, будете?

– Я жила во многих местах, но родилась в Вирджинии, – ответила Бат-Шева.

– А где в Вирджинии? – поинтересовалась Бекки. – У меня кузен из Ньюпорт-Ньюс. Его отец был там раввином. Может, вы его знаете?

– Я выросла в Хэмптоне. Это совсем рядом с Ньюпорт-Ньюс, но я, скорее всего, не знала раввина.

Мы ни на минуту не забывали о том, что Бат-Шева перешла в иудаизм, но довольно усиленно делали вид, будто она всегда была еврейкой. Однако неудобная тема все равно всплыла. Само собой, Бат-Шева не знала раввина из ньюпортньюсовской синагоги. Когда доходило до сравнений, кого мы знаем и откуда, с какого юношеского слета, из какого летнего лагеря или колледжа, нам не было равных в еврейской географии.

Бекки готова была сквозь землю провалиться после своей оплошности. Она могла поклясться, что слышала, как Шира что-то пробормотала, то ли «отличный ход, ма» или, может, «так держать» – она теперь вечно отпускала саркастические ремарки. Просторная комната словно сжалась вокруг Бекки, мягкие диванные подушки стали ей тюрьмой, а повисшая тишина – напоминанием о ляпе. Однако опрометчивость Бекки позволила миссис Леви подобраться к кое-какой информации. Теперь, когда тема затронута, можно наконец задать вопрос вслух. Уже не одну неделю мы ходили вокруг да около, и, если Бат-Шева не собиралась давать прямой ответ, миссис Леви была намерена сама разоблачить ее.

– Могу ли я спросить, – начала миссис Леви, – что именно заставило вас перейти в иудаизм?

Вот так, вопрос прозвучал, и задать его оказалось проще, чем она думала. С небес не посыпались молнии, комнату не огласили изумленные охи и ахи. Даже Бат-Шева не выказала удивления. Напротив, она улыбнулась миссис Леви, довольная возможностью поговорить об этом.

– Меня всегда тянуло в иудаизм, словно Всевышний звал меня, – сказала она.

– Неужели? – бросила миссис Леви. Ее Всевышний никогда не звал, и вообще-то она четко помнила, как они учили, что в наше время Он больше не обращается к людям напрямую.

– Я гуляла по городу в пятницу вечером и проходила мимо синагоги, хотя тогда я еще не знала, что это. Двери были открыты, и я зашла. Никогда не видела ничего подобного. Зал был полон жизни. Люди пели, хлопали, раскачивались взад-вперед. Я тоже стала раскачиваться и петь. Я не знала слов и ничего не понимала, потому что они были на иврите. Но это не имело значения. Может, они всегда таились где-то глубоко во мне, может, были частью моей жизни в других временах и краях.

– Это не похоже ни на одну синагогу, в которых мне доводилось бывать. Вы уверены, что она была ортодоксальной? – спросила Бекки. – Насколько я слышала, в Нью-Йорке все синагоги снаружи одинаковые.

Бекки никогда не бывала в неортодоксальной синагоге, но ее четвероюродный брат принадлежал консервативной ветви иудаизма, что, полагала она, делало ее в некотором роде экспертом в этом вопросе.

Миссис Леви оборвала ее:

– Мы слушаем, Бат-Шева. Что же было дальше?

– Ко мне подошла женщина и протянула руку. Мы стали раскачиваться вместе. Слова закончились, все вновь и вновь пели только саму мелодию. И это уже не звучало как пение отдельных людей. Все голоса слились в один. Когда началась следующая молитва, женщина взяла меня за руку и отвела на место рядом с собой, в первом ряду женской стороны. Она дала мне сидур, и я стала читать на английском. Потом все принялись танцевать, меня тоже подхватили в хоровод женщин. Мне казалось, я делала это всю свою жизнь. И тогда-то я поняла, что нашла то, чего мне всегда не хватало.

– Вам всегда чего-то не хватало? – решила уточнить миссис Леви.

– Перед тем как перейти в иудаизм, я ощущала в жизни огромную дыру, как голод, только гораздо глубже.

– Но почему вы были уверены, что хотите стать еврейкой? – спросила миссис Леви. Она не могла взять в толк, зачем кому-то добровольно взваливать на себя выполнение стольких заповедей. Ей с трудом удавалось все их упомнить, а ведь она в этом с самого рождения.

– Просто показалось правильным. В юности я знала одну еврейскую семью. Их мать по пятницам зажигала свечи, и я заходила к ним посидеть. Она зажигала их для каждого из своих детей и как-то спросила, хочу ли я, чтобы и для меня зажгли одну. Мне нравилось смотреть, как моя свеча горит рядом с другими. Годы спустя, когда я очутилась в той синагоге, все стало на свои места. Я хочу верить, что некая рука всегда вела меня к иудаизму.