Женский клуб - [20]

– Вижу, вы заметили мою татуировку, – огорошила ее Бат-Шева, и Хелен, отчаянно забормотав какие-то отговорки, принялась сражаться с очень капризной молнией и крайне непослушными пуговицами.

– Нет-нет, толком не заметила, пока вы не сказали, – запротестовала Хелен. Но теперь, когда было можно, она подошла посмотреть поближе. В голове замелькали образы, которые ассоциировались у нее с татуировками: накачанные мужчины на мотоциклах, сомнительные клубы и кожа, много кожи. Так вот, значит, из какого мира прибыла Бат-Шева.

– Как необычно, – наконец произнесла Хелен, сообразив, что невежливо совсем уж промолчать. Сердце у нее колотилось. Она уповала лишь на то, что Бат-Шева не подметит неловкости в ее голосе и не запишет ее в безнадежно старомодные особы.

Бат-Шева рассмеялась.

– Да уж, подозреваю, здесь такое не принято.

И тут в примерочную вошла Джослин Шанцер. Хелен подскочила к ней и чмокнула в щеку. Джослин и Хелен не были лучшими подругами. Много лет назад они обе претендовали на президентство в Женской группе помощи, и, когда победила Джослин, Хелен еще долго залечивала обиду. На самом деле у нее не было шансов выиграть, у Джослин родственников куда больше, чем у Хелен, и все эти бесконечные кузены обеспечили ей большинство голосов. Что еще неприятнее, Джослин была из тех, кто уже родился популярным. Хелен приняла поражение как знак того, что ее положение в общине ненадежно, что ей требуются постоянное покровительство и поддержка миссис Леви. И если обычно Хелен старалась любыми способами избегать Джослин, в нынешней ситуации надо было работать с тем, что есть.

– Надо же, как удивительно мы встретились. Смотри, и Бат-Шева тут, – заговорила Хелен.

– Хелен как раз любовалась моей татуировкой, – сказала Бат-Шева и подмигнула Хелен, которая густо покраснела, почти в тон обоям. Теперь Джослин доложит всем, что Хелен одобряет или в лучшем случае делает вид, что одобряет подобные вещи.

Джослин повесила платья, которые несла примерить, и подошла поглядеть поближе.

– Ну, это хотя бы роза, не что-нибудь. Красиво. Где ты ее сделала?

Хелен пихнула Джослин в бок. Нехорошо вот так прямо выспрашивать. Лучше исподволь подвести, чтобы Бат-Шева сама все рассказала. Джослин послала ей взгляд, говоривший: «Не волнуйся, я знаю, что делаю». Когда нужно что-то выяснить, правильнее забыть о вежливости.

– Она у меня со школы, – ответила Бат-Шева. – У одной подруги уже была, и мне казалось, это красиво. Мне нравилась идея тела как материала для творчества.

– А родители? Что они на это сказали?

Даже если бы Тора не запрещала, Джослин ни за что бы не позволила дочери сделать татуировку.

– Они разрешали мне все, что заблагорассудится. Считали, что со временем я сама начну разбираться, что к чему.

Не слишком разумная идея, подумала Хелен, но в последнюю секунду решила не произносить это вслух.

– А как они отреагировали на то, что ты решила перейти в иудаизм? – спросила Джослин.

– Думали, что я спятила. Но когда я стала иудейкой, пришлось в некоторой степени разорвать прежние связи. Мне кажется, Тора про это говорит, что обращенный сродни новорожденному. Приходится выстраивать новые отношения.

– Но вы же все-таки общаетесь с ними? – спросила Хелен. При мысли о ребенке, отрезанном от родителей, ею овладевало беспокойство.

– Время от времени звоню матери и сообщаю, что жива. Она один раз видела Аялу, сразу после рождения. Было чувство, будто я навестила кого-то, кого знала в далеком прошлом. Ортодоксальный еврей – последнее, что могла себе вообразить моя мать. А вот мне это всегда казалось не таким уж невероятным.

Это напомнило Джослин – и в куда большей степени, чем ей бы хотелось, – ее собственную историю. Она росла безо всякой связи с еврейством. Ее родители были эмигрантами, которые изо всех сил старались стать настоящими американцами. Джослин еще подростком сама пришла к иудаизму. Надо было, в конце концов, разузнать, что это такое, раз уж она столько лет терпела в школе издевки и насмешки над произношением родителей и их манерой одеваться. Как-то субботним утром Джослин зашла в синагогу и поняла, что она дома.

Сделав этот шаг, она уже не возвращалась назад. Соблюдение законов далась ей легко и естественно. Ей нравилось ощущать, что ее жизнь мало чем отличается от жизни предков. Но кое с чем Джослин все же не смогла расстаться: с креветочным салатом. Она поедала его втайне всякий раз, как появлялось непреодолимое желание. У нее для этого случая имелись особые трефные миска с ножом, и готовый салат она хранила в специальном контейнере, в морозилке, за телячьими отбивными и брокколи. Никто ничего не подозревал. Даже муж. Он всегда был религиозным, и Джослин боялась, как бы он не подумал, что она скатывается к своему прежнему образу жизни, как в детстве. Но у нее была договоренность с Богом: на одно-единственное нарушение Он смотрит сквозь пальцы, а все остальное она соблюдает как положено.

Вместо того чтобы поддержать разговор с Джослин и Бат-Шевой, Хелен направилась к красным атласным платьям: посмотреть, есть ли ее размер – шестой, если самую малость втянуть живот. Пощупала материал. Может, когда Джослин уйдет, она решится померить. За ней водилась привычка купить что-то, что она ни разу не надевала, повесить это в шкаф на пару дней, а потом сдать обратно. Хелен уже представляла себя в этом платье, как вдруг ей подумалось, что будь у нее (по какой-то неведомой причине) татуировка, ее было бы видно с таким глубоким вырезом. Хелен глянула на Бат-Шеву: интересно, приходится ли ей, одеваясь, всякий раз об этом думать?